Луи Клод де Сен-Мартен - О заблуждениях и истине

Но ежели хоть мало размыслим о свойстве сей чувственной меры, тотчас увидим разность ее с тою, которая учреждает вещи иного чину.

В музыке видим меру всегда равную; сделанное единожды движение продолжается и, повторяемо бывает в одинаком виде и в одинаком количестве времени; все в ней кажется нам так порядочно и так точно, что нельзя не почувствовать Закона сей меры и не признать надобности ее. Сим равная мера столь тесно сопряжена с чувственными вещами, что люди употребляют ее во всех произведениях своих, которые требуют продолжения действивя; мы видим, что сей Закон есть для них как бы подпора, на которую они охотно опираются; видим,что они употребляют ее и в самых суровых трудах, и потому можем судить, сколь велико преимущество и польза сей сильной помощи; потому что она облегчает трудные работы, которые без нее казались бы несносными.

Сие же самое может пособствовать нам в познании естества чувственных вещей; ибо сия равность действия, и можно сказать, сие рабство явствено возвещает, что Начало, находящееся в вещах, не есть властелин сего действия, но что все в нем принуждено и насильно происходит; и сие сходствует с тем, что в разных местах сего сочинения замечено было о низости Вещества. Следственно, все сие представляет явную зависимость и все знаки такой жизни, которую не можем не признать страдательною; то есть, которая не от себя самой имеет свое действие, а должна ожидать и получать оное от Закона высшего, который ей располагает и начальствует.

Во-вторых, ожем мы приметить, что сей Закон, учреждающий течение Музыки, оказывается двумя образами, или двумя родами мер, известных под именем меры двувременной и меры трехвременной. Но считаем здесь четверовременной меры и прочих разделений, какие б можно было сделать, которые суть ничто иное, как помноженные две первые меры. Еще менее можем принять меру одновременную, по причине, что чувственные вещи суть произведения и содействия не одного действия, но они рождены и стоят посредством многих совокупленных действий.

Число и качество сих действий очевидно усматриваем в двух различных мерах, в Музыке находящихся, равно как и в числе времен, заключающихся в сих двух родах мер. Да и действительно, весьма многому научимся, ежели приметим не сочетание двух и трех времен в отношении ко всему тому, что существует телесно; здесь опять увидим ясно, что содержание двойное и содержание тройное правят всеобщим течением вещей.

Но о сем довольно подробно говорено; я должен только советовать людям, чтоб они надлежащим образом ценили то, что их окружает; но не сообщат им познаний, которые должны быть наградою усердных желаний и старания. И так скоро кончу то, что имею сказать о двух чувственных мерах Музыки.

Чтоб узнавать, которая из сих двух мер употреблена в каком-нибудь сочинении музыки, надобно непременно ждать, как первая мера исполнится, или, что все равно, как вторая мера начнется: тогда ухо чувствует, на какой мере ей остановиться должно. Ибо доколе мера таким образом не исполнена, нельзя никак знать, какое ее число; ибо всегда к предшествующим можно прибавлять новые времена.

Не показывается ли чрез сие в самой Натуре сия столь часто повторяемая истина, что свойства чувственных вещей не суть постоянные, но только относительные, и друг другом держатся. Иначе, когда б одно из их действий явилось, то явило бы с собою и свой истинный отличательный знак, и не нужно было бы ему ожидать другого действия для сравнения.

Вот, сколько низка искусственная Музыка и все чувственные вещи! Они содержат в себе токмо страдательные действия, и мера их хотя сама по себе и определенная, о познана быть может не иначе, как относительно к прочим мерам, с которыми ее сравниваешь.

В вещах высшего чину, и которые совсем вне чувственного, мера сия являет себя в благороднейшем виде: там всякое Существо, имея свое действие, имеет также в Законах своих и меру, соразмерную сему действию: но как притом каждое из сих действий всегда возобновлятся и всегда разнствует от действия предыдущего и от последующего то ощутительно, что и мера, сопутствующая им, не может быть одинакая, и, следственно, не в сем отделении вещей надобно искать сей единообразности меры, которая господствует в Музыке и в чувственных вещах.

В тленной Натуре все находится в зависимости, и показывает слепое исполнение, которое есть ничто иное, как принужденное собрание многих действователей, покоренных единому Закону, которые все содействуя всегда к одинакой цели и одинаким образом, единообразное и содействие производят, ежели только нет препятствий и расстройки в исполнении действия их.

Напротив того, в Натуре нетеленной все живо, все просто, и потому всякое действие в себе имеет сои Законы, то есть: вышнее действие само учреждает меру, напротив того в нижнем действии меа есть учредитель его, или действия Вещества и всей Натуры страдательной.

Сего довольно, чтоб восчувствовать бесконечную равность между музыкою искусственною и живым выражением сего Языка истинного, которого мы объявляем людям как самое мощное средство, назначенное для восстановления их прав.

И так да научатся здесь различать сей Язык единственный и неизменяемый от всех произведений подделанных, которые ставят они непрестанно на место его; первый, имея в себе свои Законы, имеет их всегда точными и сообразными Началу, которое их употребляет; а последние выдуманы человеком, который сам тьмою окружен и не знает, сходны ли дела его с вышним Началом, от которого он отлучен, и которого не знает более.

Когда увидит он, что дела рук его изменяются и умножается злоупотребление языков до бесконечности, как в слове, так и в писании и в музыке; когда увидит, что все сии человеческие языки попеременно родятся и погибают; когда увидит, что на сей земле мы знаем только число вещей и что мы все почти умираем, не зная никогда имен их: то не вздумает он для сего, что Начало, по силе которого он производит свои творения, подвержено тому же изменению и той же темноте.

Напротив, признается, что как он все делает ныне по подражаию, то творения его никогда не будут иметь такой твердости, как творения существенные. Притом, когда рассмотрит, что можно ли, чтоб всякий смотрел на подлиник с одной и той же стороны, то узнаем, для чего все списки разны; но тем не менее почувствует он, что сей подлинник, поелику находится в средоточии, пребывает всегда одинаков, как и Начало, которого Законы и волю он изображает; и ежели бы люди отважились приближиться к нему, то все бы сии разности исчезли, которые происходят от того, что люди отдалились от сего средоточия.