Антоний Храповицкий - Собрание сочинений. Том I

Кто может отрицать, что и быт русской паствы, и все противоканонические начала в церковном управлении, и сословность духовенства, и разрыв требуемого нашею верою единения с другими Поместными Церквами, что все это искажение Православия началось вместе с падением патриаршества? Что патриаршество было упразднено вовсе не по тем основаниям, которые приведены в Регламенте как сознательная ложь (и все-таки они заучиваются в школах), а только для того, чтобы устранить главного защитника церковного строя, несовместимого с еретическим и языческим укладом новой жизни? Здесь поистине исполнилось пророческое и Господне слово: поражу пастыря, и рассеются овцы стада (Мф. 26,31).

И, конечно, не стоит и теперь толковать ни о каких соборах, ни о возрождении духовной школы, ни о возрождении прихода, пока не будет патриарха. Все это останется одними словами, да и то в лучшем случае, а в худшем, что мы уже видим, вместо восстановления канонического строя будут, напротив, разрушаться самые основы наших канонов и нашей веры. Что мы видели 5 лет тому назад в духовных журналах, на всякого рода епархиальных съездах, как не отражение современного революционного нигилизма? Одна академия почти открыто проповедовала введение в России протестантства, духовные отцы – свержение епископата, духовные школы – полное омирщение и все вместе требовали одних только сословных и имущественных привилегий. О Боге, о спасении, о молитве, об исправлении нравов клира и мирян, вообще о чем бы то ни было, что написано в Евангелии и в канонах, никто не говорил ни слова, хотя говорили вообще очень много.

Вот во что обратилось пробуждение духовенства, начавшееся в Святейшем Синоде с речей о восстановлении священных канонов. Совершилось то, что делается в революционных кругах, которые, начав речь об автономии, о свободе религиозных убеждений и печати, быстро переходят к забастовкам, бойкотам и, наконец, к открытому восстанию для ниспровержения государственной власти и самого государства. Так точно и духовная журналистика старалась упразднить и самую Православную Церковь, причем некоторые духовные профессора открыто заявляли, что Православием следует именовать ту степень религиозного самопознания, до которой доросла данная эпоха (так что православии со времени Пятидесятницы было бы уже по крайней мере сорок восемь – по числу поколений); при этом, разумеется, они считают выразителями эпохи свои тощие плагиаты из протестантских журналов.

Не мудрено, конечно, понять, почему либеральная духовная и светская печать, сперва приветствовавшая синодальные доклады о восстановлении патриаршества, вообразив в них нечто похожее на их забастовки и революции, потом, раскусив, что речь идет не о церковной революции, а о восстановлении православного строя, забила тревогу и объявила самую ожесточенную войну главным поборникам Православия – епископству и монашеству. Церковные паразиты, т. е. худшие профессора и маловерующие либеральные иереи, отлично поняли, что они могут существовать и питаться только на больном теле церковном, а если оно будет вновь здраво, если Православие будет восстановлено в своих главнейших канонах, то эти паразиты будут свергнуты с церковного тела, и возрожденная поместная Церковь сохранит себе только преданных Православию деятелей.

И вот они, следуя методу государственных революционеров, открыли широкие источники всякой клеветы, передержек и фальшивых воздыханий, чтобы опачкать епископство, монашество, верующую паству из простого народа (см. «Богословский вестник», ноябрь, 1905) и особенно – значение патриаршества.

По последнему пункту они чувствовали себя особенно смело: за опровержение нужды в патриархе никто не мог бы их притянуть, потому что таким опровержением волей-неволей занималась и прежняя, даже официозная наука, и прежние официозные учебники. Пользуясь невежеством русского общества в церковных канонах и неосведомленностью в них самого духовенства, наша учебная и ученая история, гражданская и даже церковная, представляла отмену патриаршества вовсе не как прямое и ничем не извинительное отступление от основных канонов всей Христовой Церкви, а как дело, всецело зависящее от усмотрения светского и церковного или даже одного только светского правительства и определяемое таким или иным разумением пользы церковной или даже государственной.

Если некоторые писатели или преподаватели возражали против разумности Петровой и Феофановой реформы, то опять же с точки зрения пользы, нисколько не затрудняя ни себя, ни читателей или слушателей вопросом о том, мыслимо ли по самому существу дела упразднять в Поместной Церкви ее главу, ее верховного пастыря, установленного Вселенскими Соборами с такою же определенностью, как три степени иерархии? Этих канонов не знали слушатели и читатели, не знали в большинстве и авторы, а если кто знал, то, конечно, молчал, потому что за упоминание о них пришлось бы считаться с своей служебной карьерой, а пожалуй даже и со своим служебным положением.

Правда, писатели, сочувствующие Церкви, преданные Православию, не стеснялись самым радикальным опровержением пунктов Регламента, доказывавших превосходство коллегиального управления в Церкви над единоличным; мало того, в большинстве средних учебных заведений, духовных и светских, эти пункты приводились тоже с горькой иронией как выражение беззастенчивой лжи безрелигиозного архиепископа Феофана Прокоповича, переменившего на своем веку четыре религии, но совершенно определенного изложения идеи патриаршества все боялись; даже благороднейший и высоко ученый протоиерей Иванцов-Платонов (f 1894), сильнее всех выступавший в защиту этой идеи (хотя и анонимно, в аксаковской «Руси»), воздержался от канонической оценки современного коллегиального управления Церковью и раскрывал идею преимущественно с точки зрения пастырской, с точки зрения ее нравственного значения для русского народа и общества 143.

Во всяком случае, наличность нашей богословской науки и литературы окончательно освобождает нас от обязанности опровергать «пункты» Регламента, а потому вместо того, чтобы ломиться в открытые двери, т. е. бороться с жалкими софизмами, упомянем о новых попытках возражать против патриаршества с современной, демократической точки зрения, за каковую неблагодарную задачу взялся профессор Московской Академии Каптерев, увлекшись противоцерковным духом революционных годов. Означенный профессор в своих статьях («Богословский вестник») представляет введение патриаршества делом только благочестивого желания царя Феодора Ивановича, делом не церковным и не народным, и спрашивает: почему же надеются теперь через возвращение его достигнуть какого-то духовного возрождения России? Но автор или по недомыслию, или сознательно, обманывая читателя, умалчивает о том, что в XVI веке канонический патриарх заменил столь же канонического митрополита, а теперь Церковь наша управляется мирянином или официально – учреждением коллегиальным, никогда не ведомым Христовой Церкви. Феодор Иванович ревновал о возвышении титула первоиерарха, а теперь у нас нужда не в титуле только, но в самом каноническом носителе власти.