Антоний Храповицкий - Собрание сочинений. Том I

О подобном несочувствии в дни моей молодости очень определенно проговорился мне и еще двум молодым монахам чрезвычайно осторожный и молчаливый митрополит Флавиан, бывший тогда викарным епископом в Холме, где я служил один год преподавателем семинарии, имея 23 года от роду. Мы говорили о митрополите Исидоре. Я выражал недоумение, почему такой иерарх, не отличающийся никакими особыми талантами, ни заслугами, был посвящен в сан епископа 34 лет, а в 57 – возведен в сан митрополита. Ведь он же, собственно, ничего особенного не делал, – заключил я свой недоуменный вопрос. «Вот за это-то его и повышали, – отвечал преосвященный, улыбаясь. – Иное дело на другой службе: военных повышают за храбрость, профессоров за ученость, а нашего брата – за ничегонеделание, а кто много проповедует, горячится да пишет доклады, того как беспокойного человека отправляют подальше и подальше. Посмотрите, как закончили свою деятельность наиболее святые, влиятельные и ученые иерархи: Иннокентий – в Пензе, другой Иннокентий – в Одессе, Филарет – в Чернигове, Иоанн – в Смоленске, Агафангел – в Житомире, Никанора до последнего времени гноили в Уфе; да вот и я, – скромно прибавил Владыка, – за что меня сделали архиереем без академического образования? За то, что заметили во мне человека молчаливого и уступчивого. Государству не нужны сильные церковные деятели: оно терпит религию и церковь только в самых слабых дозах».

В том направлении сознательного подавления церковной жизни был особенно характерен период оберпрокурора графа Д. Толстого (18661880), который принялся за омирщение рассадников нашего пастырства, т. е. духовных академий и духовных семинарий. Административные и законодательные мероприятия указанной эпохи старались всячески понизить религиозную жизнь этих учреждений и приблизить их к типу светских гимназий и университетов, духовные школы выводились из стен обителей в центры городов, монахи тщательно изгонялись с педагогических должностей и заменялись подстриженными протоиереями или просто коллежскими и иными советниками, богословские науки сокращались; сокращались до нетерпимого минимума церковные службы в духовной школе, а педагоги базаровского пошиба назначались ревизорами семинарии и аттестовали перед обер-прокурорами не только семинарских преподавателей и ректоров, но и самих епархиальных архиереев.

Таким-то образом, в то время, как светская жизнь России, России земской и военной, была призвана к свободному процветанию, жизнь церковная, т. е. жизнь народная в преимущественном смысле слова, подверглась более тяжкому давлению, нежели в предыдущее строгое царствование.

Впрочем, такому усугубленному немецкому засилью наша Церковь подвергается всегда в то время, как прочие отрасли жизни получают наиболее широкий доступ к свободному саморазвитию.

Когда Моисей оставил двор фараона и пошел послужить своим братьям и лучше захотел страдать с народом Божиим, нежели иметь временное греховное наслаждение, и поношение Христово почел большим для себя богатством, нежели Египетские сокровища (Евр. 11, 25–26), тогда далеко не все евреи обрадовались этой заре своей духовной свободы, а один из них грубо оборвал увещавшего его великого пророка: кто поставил тебя начальником и судьею над нами? не думаешь ли убить меня, как убил [вчера] Египтянина? (Исх. 2,14). Подобные упреки многократно повторялись порабощенною душою народа уже и после того, как Бог извел его из земли Египетской: народ оплакивал в пустыне «свиное мясо и египетскую пищу», пренебрегая небесною манною, и неоднократно пытался возвратиться в «дом рабства».

Нечто похожее можно наблюдать и ныне в среде людей, призванных на служение Церкви, хотя пока, к счастью, не среди облеченных священным саном. Разумеем то, что против мысли о восстановлении патриаршества и автономий внутренней жизни Российской Церкви восстали вслед за нигилистами всех оттенков и некоторые духовные писатели. Это и не мудрено, иначе и быть не могло. Двухсотлетнее положение Церкви, резко несоответственное ее каноническому строю, конечно, породило среди ее учреждений ряд таковых, которых не знала святая древность; да и в тех учреждениях, которые имеют древнее происхождение, создались многие ненормальные явления, неправильные отношения, недолжное распределение власти и денежных средств. Весьма понятно, что, если восстановление патриаршества, соборов и вселенского общения, безусловно, и несомненно, и неотменно, желательно и полезно для самой Церкви, для благочестия, для просвещения, для спасения людей и для славы Божией, то оно вовсе не желательно тем должностным лицам и тем учреждениям, которые либо само свое существование получили только по причине канонических правонарушений, либо благодаря последним чрезвычайно расширили свое влияние и свое благосостояние. Быть может, здесь читатель находит намек на синодальных чиновников? Напрасно, они должны остаться и в том случае, если Русской Церкви суждено будет дожить до своего полного канонического возрождения, как они были и во время Московских патриархов при разнообразии функций церковного управления. Мы разумеем тех церковных деятелей, которые свое положение упрочили именно через свою нецерковность; таковых было особенно много при обер-прокуроре Д. А. Толстом, но возникли они при К. П. Победоносцеве. Мудрено ли, что они нисколько не сочувствуют церковному возрождению? Ибо возлюбили больше славу человеческую, нежели славу Божию (Ин. 12, 43). Не говорим уже о тех, которые отдались в наем врагам церковным, левым партиям, и являются у тех невежды в богословии на положении Валаама-волхва или Ахитофела, выпрашивая себе либо тридцать сребреников, либо думское кресло. О них приходится сказать печальный стих: «Виждь, имений рачителю, сих ради удавление употребивша, бежи, несытыя души, Учителю таковая дерзнувшия» (Тропарь Великого Четверга).

Впрочем, жалкое разглагольствование вроде лекций профессора Заозерского в собраниях октябристов, которые, конечно, никогда не были ревнителями веры, или брошюрки и. д., доцента, присяжного поверенного Кузнецова едва ли удовлетворят и совершенно неосведомленных слушателей или читателей: более могут расстроить церковно убежденного христианина две статьи г. Cave в №№ 22 и 23 «Церковных ведомостей», издаваемых при Святейшем Синоде. Правда, их автор прямо не возражает против введения у нас патриаршества: он будто бы готов защищать нашу точку зрения о том, что наиболее практичным и в то же время вполне законным было бы восстановление у нас патриаршества путем Высочайшего Повеления о бытии патриархом нашему Первенствующему иерарху, или же иерарху Московскому. Но соблазняющее значение этой статьи заключается в том, что в ней автор как бы силится совершенно упразднить понятие канонического строя, сводя его содержание к таким уже минимальным тезисам, среди которых умалчивается самый главный – о необходимости в каждой стране первенствующего иерарха, которого прочие почитают яко главу, ничего не делая без него (правило 34-е св. Апостолов). Это уже сознательная передержка, ибо что остается из церковного права в отношении к управлению церковной области, если исключить это нигде и никогда законно не нарушавшееся правило, а нарушенное только грубым насилием над Русскою Церковью во времена Петровы через безрелигиозного Феофана Прокоповича, четыре раза переменявшего свою веру? Г. Cave утверждает, будто под каноническим строем, который постоянно изменялся под влиянием времени и места, достаточно разуметь три условия церковной жизни: 1) епископаты Вселенской Церкви (то есть, вероятно, возможность Вселенского Собора); 2) затем такой или иной (?) организованный строй епископата Поместной Церкви (это уже явная неправда, ибо бывает строй правильный и неправильный) и 3) неуклонение от соборного начала и недопущение единовластного управления Поместною Церковью. На таких основаниях автор находит за собой право утверждать, будто русское церковное управление вполне канонично. Но если б эти три жалкие тезиса и правильно определяли каноничность управления, то вывод для нашего современного состояния все же был бы самый безотрадный. Соборного общения с Церковью вселенской у нас не стало с упразднением патриаршества; организованности местного епископата у нас нет, потому что в целом он не призывается к совместному решению дел церковных, а единоличное властительство над Церковью у нас есть в лице обер-прокурора, и если с мая 1911 года оно не дает себя тяжело чувствовать, растворяясь в самых церковных правилах, а также в желаниях и убеждениях самой иерархии, то это явление исключительное, впервые нашедшее себе место за 190 лет существования Синода и зависящее единственно от глубокой преданности вере и Церкви нашего настоящего обер-прокурора. Этот же обер-прокурор торжественно заявил в Государственной Думе в ответ на лай выпущенных на него думских шавок, что он давно прилагает усилия к возвращению Русской Церкви ее канонического строя. Действительно, именно он в 1905 году редактировал постановление и всеподданнейший доклад Святейшего Синода о соборе и патриаршестве, напечатанный осенью того же года в тех именно «Церковных ведомостях», которые теперь по странному недоразумению дали место г. Cave.