Андрей Капустин - Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866–1891

«Вторым воскресеньем» пасхального дня окончились все наши праздники. Не пропускал ни одной службы, торжественно правимой, ни у Гроба Господня, ни у себя дома благоговейнейший и христолюбивейший наш граф-адмирал, служа поистине примером для всех теплейшей и глубочайшей молитвы. Патриарх был полон самого предупредительного внимания к нему. Нельзя того же сказать о нашей русской власти здесь. На всех немалочисленных представлениях Патриарху, следующих тут обыкновенно за торжественными служениями Его Блаженства, все одно и то же виделось странное и неприятное зрелище – близ самого Патриарха шеперящуюся фигурку его высокоблагородия г. консула и затем смиренно укрывающегося, престарелого и презаслуженного члена Государственного Совета, бывшего посланника и министра!.. Как достало не скажем духа, но простого смысла у человека перепрыгнуть официально через такую, так сказать, монументальную личность? Если присовокупим к тому, что его высокоблагородие усильно настаивал и, наконец, настоял, чтобы адмирал первый явился к нему с визитом по приезде в Иерусалим, то, полагаем, пьеса получит надлежащий финал.

Неизвестно, по чьей инициативе, втихомолку снова затрагивается вопрос о Мамврийском Дубе. По запросу великого визиря, местный паша требовал от Хевронского меджида сведений, каким обр<���азом> Chêne d'Abraham перешел в собственность Я. Халеби 470 и затем как был переуступлен России? В конце концов, составилось решение, что Дуб вовсе не принадлежит России, а есть только собственность русского архимандрита. Что все это значит, неизвестно. Но очевидно, что Хередин-паша что-то замечает. Теперь, после такой победоносной войны нашей, нам дозволить, чтобы что-нибудь копошилось против нас в темных лабораториях ислама… не моги сего быть!

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1879. № 19. С. 3–4.

(заметка по поводу корреспонденции Э. А. М. в газету «Восток») (письмо в редакцию)

Начинаем с того, что служит концом корреспонденции. Почтенная редакция газеты, напечатав корреспонденцию, сочла нужным сделать оговорку и сложить с себя всякую ответственность за содержащиеся в корреспонденции указания, оставив их на совести корреспондента. Это конечно самое справедливое, что она могла сделать. «Душа – потемки», говорит русская пословица, а совесть в душе, пожалуй, и настоящая тьма.

Было ясное (хотя и не очень светлое) обстоятельство в Св<���ятом> Граде, свидетелем которого вместе с другими был и пишущий эти строки. На виду у всех, 12-го марта 1879 г., прибыл в Иерусалим поклонником член Государственного Совета, адмирал граф Е.В. Путятин, сопровождаемый своим семейством 471. Соответственно имени и значению высокого посетителя, пребывающие в Иерусалиме поклонники наши сделали ему восторженную встречу, вышедши за ворота Заведений наших и проводивши его внутрь соборной церкви и далее – до самого Дворянского приюта, где его сиятельство поместился. Происходило это около 4-х час. дня. Оставалось, таким образом, еще не менее 5-ти часов времени, удобного для консульского визита именитому сановнику. Г. консул наш был дома во все это время и не мог пожаловаться ни на недосуг, ни на нездоровье. Расстояние консульской квартиры от помещения графа, как говорится, рукой подать. Погода стояла отличная… Несмотря на все это, Его высокоблагородие не счел нужным засвидетельствовать свое почтение Его сиятельству, хотя и «известен, по словам корреспонденции «Востока», своею утонченною вежливостью». Могло быть, что по тонкости своего чувства он знал, что «престарелый» адмирал с дороги имеет нужду в покое, и потому сам отклонил от себя честь представиться ему в течение вечера.

Между тем из упомянутых выше потемок возникло нечто, как бы несоответствующее сему. Раза три в течение вечера заявило себя со стороны (тонкость дипломатическая!) осведомление о том, не думает ли граф быть у консула? Толстый намек этот прошел однако же не замеченным бывшим послом и министром… Наследующий день, по сделанному еще с вечера распоряжению, Его сиятельство в 9 часов имел отправиться на поклонение ко Гробу Господнему, но по обстоятельствам момент отправки был замедлен целым часом. Утонченной вежливости представлялся еще раз случай доказать себя, но… В сопровождении начальника Миссии арх. Антонина Его сиятельство посетил храм Воскресения Христова, поклонился св<���ятым> местам и представился Его Блаженству Патриарху Иерусалимскому. Возвращаясь на свою квартиру, граф по пути изъявил желание быть и у консула и просил о. архимандрита провесть его туда, что и было сделано.

Вот тут-то и усмотрела корреспонденция «из Иерусалима» неловкое поведение арх. Антонина! Просим всякого, имеющего здравый смысл, отыскать тут самую микроскопическую долю неловкости. Ловчее было бы, может быть, предоставить «престарелому адмиралу» одному идти на поклон юному «представителю своего Отечества», но, как видно, архимандрит не хотел уступить консулу в утонченной вежливости и представил Его высокоблагородию почтенного гостя по всем принятым для подобных случаев правилам. Надобно же было, однако, случиться, что представление это совершилось именно в ту минуту 472, когда консул отправлялся спешно приветствовать представляемого (не говорится: куда, но предположительно в его квартиру)! Поди же ты… ни позже ни раньше, а именно: тогда, когда… и пр.!

Еще наивнее дальнейшее содержание корреспонденции. В Иерусалимской православной Патриархии есть обычай – после торжественных богослужений в храме Воскресения быть приему у Патриарха. На приемах этих обыкновенно бывают консулы русский и греческий и случающиеся именитые поклонники. Патриарх, сидящий в своем кресле, имеет с левой стороны себя по диванам все почетное духовенство, а с правой тоже по диванам светских лиц, между коими ближе всех к Его Блаженству помещаются, конечно, консулы, а если при них есть и консульши, то первые места остаются за сими последними. Когда здесь бывали именитости наши вроде Норова, Муравьева, Погодина и пр., то им предоставлялась честь сидеть возле Патриарха или его наместника.

Нерасчетливо опозоренные 473иерусалимскими корреспондентами вроде Э. А. М., предместники нынешнего консула г. Иларионова имели такт выставлять напоказ перед единоверным миром то, чем гордится Россия, и свою личность на тот раз прятали, насколько это могли сделать. Г. Иларионов, держащийся принципа, что он «такой же полновластный чиновник, как и все его предшественники», не находит нужным следовать примеру их и особенно своего непосредственного предместника г. Кожевникова. Оттого он и не усумнился в данном случае поставить в тень члена Государственного Совета, бывшего посла и министра и славного адмирала славного флота русского! Ему представлялся напрашивающийся случай отрекомендовать греческому миру участника славного Наваринского дела, каких осталось уже очень немного, и при этом воспользоваться возможностью выставить в блестящем свете русское сочувствие к грекам, так упорно забываемое и отрицаемое в последнее время эллинской печатью. Ничего не бывало! Человек поспешил воспользоваться истинно тонким и высоко-христианским признанием адмирала, что он тут простой поклонник св<���ятых> мест, и оттеснил его собою от общего внимания.