Андрей Капустин - Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866–1891

Наивнее всего при этом оказавшаяся надобность корреспонденту сослаться на приказ самого Патриарха – консулу сидеть возле него. Снилось ли бедному Иерофею, что он разыграет роль начальника перед русским консулом? Верх же курьеза – признание корреспонденции, что консул «почитает в Патриархе особу несравненно выше поставленную, нежели адмирал гр<���аф> Путятин»… Такое доверительное сообщение доставляет нам случай восхвалить патриотизм своего иерусалимского дипломата.

До минувшей войны Турция запружена была такими патриотами нашими (особенно в землях славянских), которые призванием и священным долгом своим считали ладить, прежде всего, с местным пашою, а потом со владыкою (обыкновенно греком), и затем благоденствовать во славу русского имени и на пользу Православия в пределах того или другого «консульского района». Что укажет паша или владыка, то и должно быть… Отличный принцип, особенно после победоносной войны нашей в Турции! А ведь не дальше как через строку тот же почитатель особы патриаршей паче адмиральской 474не церемонится величать себя «официальным представителем державы, покровительствующей его (Патриарха) Церкви». То-то и есть, что Церкви, а не той или другой личности, в свою очередь покровительствующей, или по крайней мере благоприятствующей, представителю!

Можно ли подумать, что вся правительственная забота наша о Востоке сводится к тому, чтобы только ладить с тем или другим из наличных начальников (все еще более или менее – тиранчиков) того или другого места, учреждения, сословия и пр.? Далеки мы от мысли видеть или отыскивать какое-нибудь пятно в правлении какого бы то ни было Патриарха, в том числе и доброго и глубоко симпатичного Иерофея Иерусалимского, умеющего между прочим «назначать русскому консулу неизменно первое место» 475. Мы только боимся, как бы эта честь первенства не сделала из консула нашего послушный орган чужой воли, не обратила его в сотрудника и поборника некоторых идей, не признаваемых Россиею полезными для Востока, как бы не поставила его, неведомо ему самому, в фалангу ожесточенных истребителей Православия в Палестине, тоже готовых поддерживать «личности», даже самые враждебные, по-видимому, им, лишь бы только общее дело Православия гибло.

Мы бы попросили г. Э. А. М. исторгнуть у защищаемого им консула еще одно признание: при том почете, который он имеет к особе Патриарха, намекнул ли он Его Блаженству хотя раз о том, что латинство и протестантство истребляют Православие в его Патриархате со дня на день, что Патриархия никакого внимания не обращает ни на положение местного духовенства, ни на состояние церквей, школ и пр. и пр.?.. Мы уверены, что нет. Ибо это не его, не консульское дело. Его дело только получить из России деньги и передать по адресу. Затем – хоть трава не расти! Он первый будет настаивать перед правительством, чтобы всякая мысль о «контроле русском» в делах Палестины была оставлена, подавлена, погребена навеки; ибо с нею вместе осложнится и без того трудное (с боку на бок) положение иерусалимского консульства, да пожалуй и самого константинопольского посольства.

Мы спрашивали в день Пасхи, отчего никто из русских не служил в тот день на Гробе Господнем с Патриархом. Ответ был, что один из иеромонахов Миссии (другой служил у себя на Постройках) предложил было свое участие в богослужении, но ему было сказано, что «места нет, что, впрочем, между служащими есть люди, читающие и по-славянски»… Во всем этом есть доля «вымышленного», да еще «злонамеренно и безрассудно вымышленного». Это тоже преобладающая на Востоке влаственная тенденция – вместо живой народной речи давать людям слышать в их церкви заученные слова попугая. Что дивного, что она же практикуется и в Иерусалиме. Факта не уничтожишь таким бессодержательным аргументом, какой выставляет корреспонденция, говоря, что «греческое духовенство не только старается быть, но и находится ныне с русскими в наилучших отношениях». Что ж из того, что «старается» и «находится»? Все-таки не считает нужным, чтобы по-славянски служил русский священник. По мнению ее, довольно того, что русские слышат славянские возгласы у Гроба Господня. Чего же еще более? Надобно исследовать, было или нет заявлено в сказанное время нашим иеромонахом желание отслужить и последовал ли на заявленное желание отказ или нет, а не выдумывать доказательства ab impossibili 476, да еще так слабо составленного. Сознавая слабость эту, корреспондент совершенно даром бросает при этом в лицо Миссии укор, что она «добровольно уклоняется от всякого, даже обязательного, для нее труда»! Выше ставилось в вину начальнику ее его неловкое поведение (!). Теперь отвергнутое желание одного из иеромонахов ее – служить в Пасху на Гробе Господнем – вызывает тоже желчь в корреспонденте. Но чем же виновата в обоих случаях, как видно, очень недолюбливаемая г. Э. А. М-ом Миссия? По крайней мере, нам кажется, что оба те случая говорят именно не то, что ни к селу ни к городу утверждает корреспондент, напротив, то, что Миссия скорее навязывается даже на необязательный для нее труд, чем уклоняется от труда. Что Миссия трудится и обязательно и необязательно – это, по пословице, и слепой видит.

В иерусалимском письме «Церковного Вестника» (№ 19-й 1879 г.), под-вигшем г. Э. А. М. на защиту нашего консула во Св<���ятом> Граде, передано известие (документальное) о том, что между Хевроном, Иерусалимом и Константинополем шел втихомолку переговор о Мамврийском Дубе, и именно о процессе поступления его в русскую собственность. Чтобы сколько можно ослабить значение совершившегося факта (так мы думаем), измышлено было хевронскими судебными местами постановление, что свящ. древо есть собственность частного лица (арх. Антонина), а вовсе не есть принадлежность России. Так нам было передано. Так мы и напечатали, внушая a qui doit 477, что в Порте что-то затевается насчет нас, достойное внимания. Кажется, следовало бы сказать нам за это спасибо и затем держать ухо остро.

Что же делает корреспондент «Востока»? Ограничившись ничего не стоящим уверением, что все считали и продолжают считать Дуб этот принадлежащим России, он вдруг делает ничем не оправдываемый прыжок к личности арх<���имандрита> Антонина и на 10 строках говорит столько обидного для человека, которому именно обязана Россия немыслимым при других обстоятельствах приобретением этой пресловутой святыни, что не находишь, чем объяснить такую бешеную выходку писателя против лица, ничем ее не заслужившего. О. Антонин своими действительными неусыпными и бескорыстными трудами в Св<���ятой> Земле на пользу поклонни-ческого дела и в честь имени русского стал известен в самых отдаленных углах Отечества и настолько пользуется общим доверием, что мы не имеем нужды писать ему апологию. Но спрашиваем только г. Э. А. М-а, отчего он поминутно в своей корреспонденции перескакивает от дела к личностям? Дела-то самого он совсем не знает и не понимает как видно, оттого и обходит его банальностями, а к схватке с личностями имеет, по-видимому, неудержимую, чуть ли не прирожденную наклонность. Мы бы потому посоветовали ему, соответственнее его природе или воспитанию, оставить широкое поприще печатного слова и выбирать узкие теснины, в тени за углом где-нибудь поджидая своей жертвы…