Андрей Капустин - Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866–1891

Зато восточный склон Иудейских гор представил взору занимательную картину постепенного редения и, наконец, полного исчезновения снега по мере понижения местности к глубокой ямине Мертвого моря. Вся Иорданская равнина, так сказать, пыхала своим бессменным теплом, утопая в светлом рдеющем воздухе. Там снег действительно немыслим. Даже на уровне Лавры св. Саввы снег видели только падающим, но не упавшим. На горах он держался около недели. В городе на тесных переулках его можно было видеть кое-где еще 1-го числа сего месяца. Вред, причиненный им, очень значителен. Множество масличных деревьев искалечено. Хрупкие ветви их не выносят тяжести ледяной коры и ломаются. То же, еще с худшими последствиями, происходит и с кипарисами.

Мы имеем повод оплакивать с своей стороны небольшую порчу, причиненную снегом нашему маститому Мамврийскому Дубу. Отвалилась одна из верхних ветвей его, длиною аршин в 5 или более. Это уже третий достожалостный случай с священным древом по переходе его в наши руки. Видно, что забытый временем старожил Святой Земли носит внутри себя зачатки неминуемого и, может быть, уже очень близкого разрушения. Ввиду этой печальной возможности, можно утешать себя надеждою, что лет через 20–25 в соседстве с ним вырастет целая дубрава Мамврийская в 500 и более особей из его рода, по его образу и подобию, к чему уже заботливо приняты все меры.

Праздник Рождества Христова прошел благополучно. Несмотря на холод, сырость, грязь и непогоду, наш поклоннический люд, за малым исключением, весь присутствовал в ночь под 25-е декабря в Вифлееме. Пошли туда и гурьбою, и поодиночке с самого утра кануна. Там ожидали архиереев из Патриархии. По правилам, местный архиерей уступает на праздник право служения в Рождественском храме Патриарху. А за отсутствием его на сей год оно досталось его наместникам, которых и встречали с патриаршими почестями в великой церкви Вифлеемской около полудня.

Тотчас же по их прибытии началась служба Царских часов, а вслед за нею и обедня. Все служение длилось до 5 часов. Затем для духовенства и чиновства был во владычних покоях обед. Мы же пробавлялись тем, что кому Бог послал, кто в кельях монастырских, кто в широких галереях, а кто и в самой церкви. Спасибо бывшему архиерею Агапиту: целый ряд приемных комнат выстроен над старым зданием, где по преимуществу толпилась наша публика «почище» с своими самоварами и с своей суетливо бегавшей прислугой. Нельзя передать того хаоса, который царствовал внутри самого храма или собственно в передней его части, в так называемой «Константиновой базилике», служившей на тот раз кочевьем арабам-христианам из ближайших селений, у которых не было родных или знакомых в Вифлееме. Равным образом и на площади перед бывшими великими вратами базилики происходили шум, крик, стукотня и беготня, при свете горевших смолистых щеп.

Около 10 часов ночи раздался наверху звон, призывавший к наступавшему всенощному богослужению, но это не был наш торжественный благовест, своим мерным гармоническим звуком и переливающимся гулом так сильно настраивающий душу к чаянию чего-то важного, необыкновенного, божественного. Тут было колоченье «во вся тяжкая», как мы привыкли говорить, без такта и без порядка, во все 5 или 6 колоколов греческой камбанарни 493(у католиков есть своя campanilla), из коих больший (пудов около 50) отличался своим разливистым голосом. Он есть русское приношение, – пожертвован храму Рождества Христова большим боярином русским, не то Суворовым, не то Шуваловым 494, вернее – последним.

Довольно прошло времени, пока стучащие своими булавами кавасы заставили смолкнуть повсеместный гул толпы в храме. Довольно торжественно вступил в него, предшествуемый священниками, патриарший наместник, приветствованный протяжным и несколько плаксивым многолетствованием певца. Немедленно началась утреня. Когда правилось великое повечерие, которым у нас обыкновенно начинаются рождественская и крещенская утрени, не могу сказать, но верно то, что не им началась служба. Пошло монотонное чтение и по временам такое же греческое пение, к которым волей-неволей прислушалось уже ухо. Но вразрез с ним шло тут же какое-то другое пение, напоминавшее мне попытки детей распевать по нотам, о которых они не имеют никакого понятия, – совершенно нескладное и даже как бы не гортанное, а носовое или брюшное. Это правили свою праздничную службу абиссинцы в отведенном для них углу, налево от греческого алтаря.

Занявшись этою новинкою для меня, я совершенно забыл, что у меня условлено было с одним знакомым дознаться или лучше досмотреться, точно ли в самую полночь под Рождество Христово в Святом Вертепе начинают сами собою качаться многочисленные лампады, подвешенные к своду. Вспомнив про это, я направился ко входу в Вертеп, но никаким образом не мог проникнуть внутрь его сквозь сплошную, битком набитую толпу преимущественно из наших поклонниц. Та же самая неудача ожидала меня и у другого входа в Вертеп с правой стороны. Тут неудача вышла, так сказать, еще сугубая. Духовенство уже приготовлялось к литии и дело шло уже не о том, чтобы кому-нибудь пробраться в Вертеп, а о том, чтобы вывести из Вертепа всех и дать место многочисленному собору служащих. Таким образом, мне и не удалось увериться в действительности явления, разглашаемого огулом нашими поклонницами. Впрочем, я все-таки обратился с расспросами о деле к некоторым очевидцам, на мой взгляд, совершенно компетентным в нем, находившимся еще под свежим впечатлением виденного, и в ответ получил: да! качались. – Но, может быть, их кто-нибудь толкнул головой? – возразил я. – Их не достанешь и рукой, не токмо головой, – отвечали мне, – и в столько глаз, занятых именно этим самым, не просмотришь такой оказии, как ты хочешь! – Надобно было довольствоваться таким положительным показанием.

Между тем особого рода стук и шум в предалтарной части храма дали знать, что начинается процессия литии или литании, по-здешнему Сперва знаменоносцы, потом священники, за ними певцы, за теми диаконы с кадилами и дикириями, и наконец архиереи сошли к Вертепу с правой (южной) стороны и вошли в него. Резкое, крикливое пение глуше и глуше раздавалось и наконец совсем замолкло. В глубине правилась лития с стоустым говором возносимых всеми молящимися перед местом Рождества Христова вполголоса имен, какие кому были дороги. Затем следовало поклонение месту рождения и месту яслей, а в конце всего – речь митрополита Вифлеемского, обращенная к благочестивым поклонникам, сказанная по-гречески, но заключившаяся славянским: Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех. Оратор, как говорится, потерпел при этом фиаско: от непомерного усердия ка-васов поклонников почти не оставалось в Вертепе, и не перед кем было рассыпать цветы красноречия, которых, полагать надобно, было, как и во всякой эл-линствующей проповеди, столько же, сколько слов. По выходе духовенства из Вертепа началось известное троекратное обхождение всей внутренности великого храма при пении, отдельно – греческом и отдельно – арабском, рождественских канонов по обычаю со всеми их тропарями. Обхождение кончилось вторичной литией на середине константиновской колоннады. Поминались при этом, как и в Вертепе, снова августейшие имена Царствующего Дома России и эллинских Величеств. Кончилась самая важная часть рождественского вифлеемского богослужения часов около 2-х ночи. За утреней непосредственно следовала литургия, окончившаяся на рассвете.