Сергей Фомин - Пастырь Добрый

   Батюшка внимательно слушал меня. Он был очень озабочен. Казалось, ему не было дела до меня. Он говорил очень серьезно, как никогда. Страшно было, что это может быть последний разговор с ним. Хотелось сказать о себе, но что–то удерживало.

   Во все время разговора я умом слушала его внимательно, а душа твердила одно: я очень страдаю. Если бы ты мог мне помочь.

   — Все поняли? — закончил батюшка.

   — Все.

   — Точно передайте мои слова.

   — Благословите, батюшка.

   Нужно было уходить. Душа заныла. Мы оба встали прощаться. Неожиданно батюшка, весело потирая руки, сказал:

   — А как же мы–то с вами живем?

   Он эти слова сказал бодро и весело, но что–то было в них, отчего душа моя дрогнула. Я упала перед иконами на колени и стала изливать Господу всю мою скорбь. О. Алексей опустился в кресло против меня. На лице его появилось страдание. Глаза были полны слез. Он был очень сосредоточен и очень серьезен. Я забыла, что передо мной о. Алексей. Я чувствовала только Бога. Я говорила Ему, как мне трудно, в каком я отчаяньи. Я жаловалась, что Он меня не понимает, что Он оставил меня. Я говорила, что не понимаю, что нужно еще делать, что дерево, камень поняли бы меня легче, чем муж. Я делаю все, а ничего не получается.

   Говорила долго, обливалась слезами. Кто–то входил к нам и снова уходил. Видела иногда перед собой большие темные глаза о. Алексея. Он прямо смотрел мне в душу и был весь поглощен тем, что делалось в ней. Мне то самой ее состояние было очень неясным. Взгляд его был такой страшный (по святости), что я иногда останавливалась на полуслове.

   — Продолжайте, — медленно ронял он и я снова забывала его и чувствовала только Бога.

   Наконец я с отчаяньем сказала:

   — И я начинаю думать… что… — и вдруг увидала глаза о. Алексея. Мне сделалось страшно за свою мысль.

   — Ну! — повелительно сказал он.

   — …что Его нет на небе.

   — Кого его?

   Я молчала.

   — Бога? — спокойно спросил о. Алексей. Я мотнула головой и тихо сказала:

   — Да, Бога, — и пала ниц.

   — Нет, Он есть. Это вам так кажется, — также спокойно сказал он и поднял меня за плечо. — Дальше! — повелительно добавил он. И снова точно вихрь налетел на мою душу. Снова исчез о. Алексей и я с отчаяньем продолжала изливать свою скорбь Богу. Я говорила, что Он не хочет меня знать, что молитву других Он принимает, она уходит в небо, я это чувствую, а моя камнем падает обратно. — Зачем мне жить, если у меня ничего не выходит? — с жаром закончила я.

   — Нет, твоя молитва принимается, — услыхала я за собой голос.

   — Нет, не принимается, — убежденно сказала я.

   — Я говорю тебе, что принимается.

   — Нет, нет, я знаю наверное: Он не принимает.

   От горя я была вне себя. Я позабыла, где я, и с кем говорю.

   Вдруг почувствовала, что чья–то железная рука взяла меня за плечо. Я очнулась. Мне стало все ясно. Подняла голову и увидала лицо о. Алексея. Он стоял, наклонившись надо мной, и держал меня за плечо. Лицо его было какое–то особенное, страшное по святости. Глаза, совсем большие–большие и совсем черные, горели; казалось, искры сыпались из них. Голос его звучал особенно. Медленно, напирая на каждое слово, он произнес:

   — Она… она… принята. И то говорит никто иной, а я.., о. Алексей.

   При последних словах о. Алексей выпрямился. Он казался выше обыкновенного. Его человеческая оболочка куда–то исчезла. Я видела только дух великого старца, пламенеющий огнем серафимов. Он высоко поднял руку и звенящим голосом произнес:

   — Никогда, никогда в моей жизни не видал я такого упорства в достижении такой цели. Во имя Отца и Сына и Святого Духа говорю тебе я — отец Алексей, что где бы я ни был, я буду всегда, поняла, — всегда молиться за Иоанна и Александру. Иоанн и Александра, — тихо повторил он, опустился на кресло и начал тяжело дышать.

   Дух о. Алексея скрылся, передо мной был снова батюшка.

   Помолчав, он начал снова утешать меня, как только мог, ободрял меня, говорил, что нужно потерпеть и тогда увижу непременно пользу от трудов своих. Что тружусь и буду трудиться не напрасно, что польза уже и сейчас есть, но я ее увижу. Дорогой батюшка, желая утешить меня, все мне приписывал. А я–то ведь была не при чем. Душа мужа спасалась молитвами отцов моих.

   Батюшка открыл какую–то книгу и опять для меня открылось то место, где говорилось о молитве, терпении и смирении.

   — Видите, что я могу сделать? Все то же открывается для вас. Я здесь не при чем и сделать ничего не могу. Ясно мне одно, что только этим вы достигнете с ним, что нужно. То было смирение и молитва, а теперь еще терпение. Чтобы терпеливее была, а то так нельзя, «буря моя», — ласково добавил батюшка, — надорвешься.

   — Нет, батюшка, не надорвусь, — весело ответила я. Мне было хорошо, точно что–то тяжелое, старое свалилось с меня. Батюшка благословил и проводил до двери.

   — Итак, помни всегда и везде Иоанн и Александра. Сначала Иоанн, а потом уж Александра, — проговорил он. Лицо его было радостное, глаза блестели. Я поклонилась ему в ноги и не знала, что сказать и как благодарить его. Такой великой милости я не ожидала.

   Молитв о. Алексея я никогда не смела просить даже за мужа, а тут сам, да еще как!

   Начался Успенский пост, я чувствовала, что нужно исповедываться у о. Алексея, но как к тому приступить, не знала. О. Константин требовал постом особенного покаяния. Решила, что если помогает просить человека о чем–нибудь, стоя на коленях, то тем более Бога. Все службы простаивала на коленях в соседней церкви и со слезами иногда молила Спасителя простить меня, помочь мне и сделать так, чтобы о. Алексей принял бы меня и простил.

   На Преображенье зашла на Маросейку, думала батюшки нет. Вдруг слышу его голос. Я спряталась за чью–то спину. Батюшка вынес чашу и начал читать молитву. Особенно он произнес слова: «От них же первый есмь аз» и «помяни мя и прости ми прегрешения моя». При словах «яко разбойник исповедаю Тя» я посмотрела на батюшку: он пристально глядел на меня. А также посмотрел на меня при словах: «во исцеление души». Я испугалась, убежала домой и решила безповоротно готовиться к первой моей исповеди у великого старца о. Алексея.

   Усилила пост, домашнюю молитву, записывала и вспоминала все грехи свои. Молилась только так: Господи, прости. Пожалуйста, допусти до батюшки и чтобы он простил. Почему–то казалось, что он никогда не простит. Устала очень, все болело, голова кружилась, но я не сдавалась. Решила идти к батюшке дня за три до Успенья. Накануне уже тряслась как в лихорадке. Рано утром прихожу и становлюсь в очередь. Я была, кажется, шестая. Никого не замечая, быстро прошел батюшка в алтарь. Я дрожала всем телом и безсмысленно молилась Казанской Божьей Матери: «Сделай так, чтобы он принял и простил».