Сергей Фомин - Пастырь Добрый

   — Когда молитесь, поминайте ваших родителей. Это очень важно, чтобы мы всегда поминали тех, кто о нас заботился, кто нас так любил. А потом молитесь всегда, кроме Св. Николая, еще Иоанну Воину [287] и мученику Трифону [288].

  Я тогда уже признавала препп. Сергия и Серафима. Но эти святые были чужие для меня. Я попробовала. Ничего у меня не вышло. Пошла с этим к батюшке.

   — Я вот, батюшка, молюсь вашим святым, а толку нет. Они мне чужие. Я их духа не понимаю. Вот препп. Сергий и Серафим — дело другое, я их дух знаю.

   Долго бился батюшка со мной, пытаясь объяснить мне, чем являлись его святые. Мне все же дух их остался неясен. Об этом я сказала батюшке, прося позволения не молиться им. Наконец, видя, что в меня ничего не втолкуешь, он сказал:

   — Если ничего не понимаете, что вам говорят, то молитесь им потому, что я велел вам. Но молиться нужно. Непременно каждый день.

   — Батюшка, родной, позвольте им молиться вот так: вот я вас не знаю, но вы — батюшкины святые и потому его молитвами помогите мне и простите меня. Так можно?

   — Можно и так, если уж иначе не можешь, — засмеялся батюшка. — Сначала так, а потом привыкнешь и сама будешь.

   Так и случилось, как он сказал. И уже после его кончины я Трифона–мученика почувствовала как живого в церкви его имени.

   Как–то прихожу в церковь, одетая в поддевку и повязанная по–деревенски платком, как часто ходила дома. Батюшка, всмотревшись внимательно, сначала не узнал меня, а когда узнал, перестал обращать внимание. Он молча развел руками в недоумении и молча благословил. Мне стало смешно. Вскоре пришлось опять идти в церковь. Я надела все приличное, хотя в шубе было очень жарко. Увидев меня, батюшка улыбнулся и, когда я подошла, довольный сказал:

   — Вот это Ярмолович!

   Я еле удержалась, чтобы не рассмеяться, до того это у него вышло смешно.

   — Я больше не буду, батюшка, — сказала я. И до сих пор всегда стараешься придти в батюшкину церковь, чтобы все на тебе было опрятно и аккуратно по возможности.

   Батюшка любил, чтобы в духовной жизни человек внешне не изменялся. Надо было оставаться такой, как есть. Он признавал внешнее смирение, почтение к старшим и еще слово «благословите» допускал. В остальном должна была остаться, какая была. Бывало он говорит:

   — Не одежда делает монаха.

   Батюшка очень любил и требовал, чтобы на тебе все было чисто и аккуратно. Бывало в разговоре молча покажет тебе на оборванную пуговицу или неряшливость в одежде. Как–то прихожу и чем–то запачкала себе щеку. Беседа была серьезная, но он не унялся до тех пор, пока я ее совсем не отмыла. Раз долго дожидалась в столовой и играла весело с детьми. Волосы растрепались и я не успела их оправить, ни с мыслями собраться, как он позвал меня. Вхожу. Он серьезно исподлобья смотрит на меня.

   — Что это вы в игривом настроении пришли ко мне?

   Я не поняла.

   — Я… нет, батюшка… я так.

   — Поправьтесь, — сухо сказал он, указав мне на голову. Это значило, что внешне и внутренне я распустила себя.

   В этот раз он во все время беседы был особенно взыскателен. И бывало идешь на откровение или даже просто к нему и всю себя оглядываешь, и св. Николаю молишься, чтобы душа твоя была бы хорошая. И так же к о. Константину стала ходить. И бывало стыдно, если батюшка замечанье сделает. Значит к нему пришла не так, как должно.

   Как–то говорили с батюшкой, какая сложная штука душа человеческая и какое трудное это дело вести ее к Богу. Я, забывшись, выпалила:

   — Вот здорово–то будет, батюшка, если я Ваню, ну с вашей помощью, конечно, приведу к Богу!

   Он неодобрительно посмотрел на меня, усмехнулся и сказал:

   — Кого ты можешь привести? Кого можно тебе поручить? С твоей силой ты каждую душу изломаешь. Как можно тебя употреблять?… Не знаю… Бичом разве?… других тобою подгонять… Да, бичом можно. А на всякую другую работу неспособна.

   Батюшка замолчал. Мне было стыдно, что я очень грубая и неловкая. Я теребила батюшкину простыню и не знала, что сказать. Вдруг он поднял мне голову и, смотря в глаза, строго проговорил:

   — Моя Александра должна быть примером для всех. Поняла? Ну и помни. А теперь убирайся, надоела!

   Он улыбнулся, благословил и вытолкал вон.

   Пошла советоваться с о. Константином как мне быть. Он велит примером быть, а я как–нибудь–то не могу жить. О. Константин утешал, сказал, что батюшка это сказал для того, чтобы я как можно больше старалась.

   Очень старалась я, толку выходило все же мало. Ходила к обоим на откровения и часто стала исповедываться у о. Константина. Исповедываться у о. Алексея я не смела. Боялась обидеть «своего» и потом нельзя же одни и те же грехи говорить обоим. Потом, у меня был ведь «свой», которого я очень любила и к которому батюшка внушил мне глубокое почтение. Думала, — исповедываться у о. Алексея, значит, перейти от одного к другому, что в нашей семье считалось грехом. Батюшка никогда об этом сам не заговаривал, а мне все больше этого хотелось.

   Всегда в отношениях своих к обоим старалась как бы кого из них не обидеть. Обоих очень любила. Всегда очень боялась, чтобы из–за меня у них не вышло недоразумения.

   К осени второй зимы отношения мои к ним сами собой совершенно установились. Один был мне старцем, без которого я дохнуть помыслить не могла, другой — отцом духовным, который имел власть распять меня.

   Друг друга они очень любили и жили одними духом.

   Я как–то сразу поняла, с чем нужно подходить к старцу и с чем к отцу духовному. Они меня понимали, жалели, учили и я чувствовала, что я была им своя, родная. Мне становилось все легче жить.

   Молитвы о. Алексея, родного батюшки, устроили мне все это.

   Как–то прихожу к батюшке, нахожу его очень уставшим от народа, накануне осаждавшего его. Я рассердилась на народ и говорю:

   — Батюшка, дорогой, ужасно безтолковый этот народ. И зачем вы их принимаете? Кого знаете, что ему правда нужно, тех бы и принимали. Ведь к вам с невозможными глупостями идут, все равно, что к гадальщику. Вы думаете, что они в вас что–нибудь понимают? — половина нет. Знаете, батюшка, когда бывало много народу стояло, а вам некогда, послушаю, что кому нужно и тем, у кого дело простое и пользы материальной от них тоже не будет вам, говорила:

   — Он плохо предсказывает, идите лучше к Аристоклию [289], там скорее отпустят и вернее предсказывают. Зря простоите здесь. Я вам говорю. — Убеждала. Уходили. И я иногда делала вид, что с ними ухожу. Простите, батюшка родной, я это ведь из любви к вам делала. Ведь пользы материальной вы все равно от них не получили бы.

   Батюшка хотел быть строгим, но не мог, до того все это ему казалось смешно. Он кусал себе губы, чтобы не рассмеяться.