Джеймс Райан - Погодите, как вы сказали?

Я уделил столько внимания этому примеру, не собираясь убеждать вас, что нам в педагогической школе всегда удается все, за что мы беремся. Далеко не всё и не всегда. Но смею заверить, что даже откровенные неудачи и разочаровывающие результаты несут в себе что-то, что полезно усвоить. Приступить к делу еще не означает, что успех у вас в кармане. Однако положенное начало гарантирует, что вы не будете мучиться сожалениями, что не воспользовались шансом попробовать, о чем мы поговорим в конце главы.

Задавая вопрос «Можем ли мы хотя бы…», вы фактически предлагаете собеседникам общими силами сделать что-то конкретное, будь то шаги для решения проблемы или какое-то новое дело. Не задаваясь этим вопросом, вы уменьшаете свои шансы решиться на попытку сделать что-либо, а в будущем это несделанное может стать источником едва ли не самых горьких ваших сожалений — и, безусловно, именно поэтому я выбрал грех недеяния темой своей выпуск­ной речи на второй год деканства в Гарварде. И, как я глубоко уверен, именно что-то когда-то нами не сделанное чаще заставляет нас терзаться и грызть себя, чем сделанное.

Разумеется, я далеко не первый и не единственный, кто это осознаёт. Бонни Уэйр, сестра-сиделка, которая долгое время ухаживала за умирающими пациентами, выпустила книгу, где рассказала, о чем чаще всего сожалеют, по их словам, ее подопечные. Оказывается, о том, что не сделали того, о чем мечтали, — не решились осуществить свою мечту или хотя бы сделать первый шаг к ней.

Для меня источником горьких сожалений служит не несбывшаяся мечта, а обстоятельства кончины моей матери. В августе 2009 года мама упала и сломала шейку бедра. Вообще, для своего возраста, а ей был 71 год, мама выглядела очень молодо, но поскольку раньше она перенесла несколько серьезных заболеваний, ее здоровье было подорвано. За мучительные пять недель со дня падения маму одно за другим преследовали различные осложнения. И меня не раз посещала мысль, что, возможно, она не получает должного лечения. Однако по ряду причин я не решался давить на ее врачей, чтобы они предприняли еще какие-то меры, и не рассматривал возможность сменить их или перевести ее в другую клинику. За пять недель она пережила несколько инсультов и угасла на руках у нас с сестрой.

Все вокруг уверяли, что врачи сделали для мамы всё, что только было возможно, и что я тоже не смог бы сделать для нее что-то еще. Но мне в это не верилось. Врачей я не винил, я винил себя — за то, что не настоял, чтобы они попробовали еще какие-то средства, и за то, что сам сделал меньше, чем мог бы. По большому счету, я грызу себя за то, что не задался вопросом: «Можем ли мы хотя бы получить мнение второго специалиста?»

Возможно, результат был бы точно таким же, но в том-то и дело, что нам не дано этого знать, и эта неизвестность тяжким грузом давит на сердце. В этом и видится мне главное зло отказа от попыток сделать что-то еще: ты никогда не узнаешь, каким бы мог быть исход. Даже если думаешь, что новая попытка ничего не даст, как и предыдущая, это все равно не слишком большое утешение. А когда речь идет о помощи родным или близким друзьям, больше всего тебе хочется верить, что ты испробовал все, что только было в твоих силах, чтобы им помочь.

Понимаю, моя история печальна, но она заставила меня еще больше утвердиться во мнении, что сама по себе попытка часто куда важнее, чем ее результат. Знаю по собственному опыту, что всякий раз, когда предпринимаешь попытку действовать — протянуть руку помощи, загладить вину или высказать наболевшее, — сразу становится легче: тогда окружающий мир и ты сам предстают перед тобой уже не в таком мрачном свете. Предпринимая действия, ты можешь совершить ошибку; разговаривая с кем-нибудь, сказать что-нибудь неподобающее. Но намного лучше, повторил бы я за Теодором Рузвельтом, терпеть неудачи, когда ты осмелился на великие дела, чем прозябать в серых сумерках, где нет ни побед, ни поражений. Если тебя постигла неудача, то часто худший исход — это что у тебя появилась забавная история, которой можно поделиться на досуге. Но что-то мне не приходилось слышать ни одной забавной истории о нежелании попытаться что-то сделать.

Вопрос «Можем ли мы хотя бы…» дает импульс движению вперед, поскольку помогает выйти из тупика или сдвинуться с мертвой точки, появились ли они из-за несогласия, боязни, апатии или привычки вечно все откладывать на потом, порождено ли это препятствиями внешнего или внутреннего порядка. Это также вопрос, который открыто признаёт, что вы в начале долгого пути, и куда он приведет, пока неясно, что проблемы не решаются вот так сразу и что даже самые добросовестные и честные усилия не всегда могут увенчаться успехом. Но одновременно этот вопрос не оставляет сомнений, что все равно с чего-то надо начать. Этот вопрос поможет вам и тем, к кому вы его обращаете, набраться мужества и выйти на старт. И еще этот вопрос, о чем уже говорилось в начале главы, лежит в основе любого прогресса, и по этой причине — что могут подтвердить маленькая Фиби и вся наша теперь уже полноценная семья — задавать его жизненно важно и абсолютно необходимо.

Глава 4

Чем я могу помочь?

К счастью для нас для всех, многие люди готовы и жаждут помогать другим, а некоторые посвящают этому карьеру и саму жизнь. Конечно, далеко не каждый горит таким желанием, и у большинства людей хотя бы время от времени бывают периоды, когда их занимают исключительно их собст­венные дела и ничьи другие. Биолог-эволюционист или психолог могли бы заметить, что эгоистические интересы движут нами всегда и что наши старания помогать кому-то продиктованы желанием поднять себя в собственных глазах. Однако, независимо от мотивов, огромное количество окружающих нас людей по первому зову бросается помогать коллегам, родным, друзьям, а то и вовсе незнакомым людям.

Желание помогать ближним достойно восхищения, но оно сопряжено с риском, что за ним могут стоять чисто эгоистические побуждения. Дело в том, что человек рискует стать жертвой психологического феномена, иногда называемого «комплекс спасителя» — и название это в точности соответствует смыслу. Иными словами, это такая внутренняя установка или взгляд на мир, когда ты всегда готов ринуться на помощь другим людям. Я назвал бы такое отношение к помощи ближним однобоким, поскольку «спаситель» свято верит, что ему одному известны ответы на все вопросы, он лучше других знает, что надо делать, и попавшие в беду или нужду только и дожидаются, когда же он придет их спасти.

Нельзя позволять, чтобы это душило в нас, наверное, один из самых человечных инстинктов, какие заложила в нас природа, — помогать ближнему. Вся штука в том, чтобы, помогая другим, не заблуждаться на собственный счет, будто ты их спаситель и лучше них знаешь, как им помочь.