Джеймс Райан - Погодите, как вы сказали?

Школьная администрация сочла, что Роберт сознательно прогуливает занятия и просто не хочет учиться, а потому и посещать школу ему нет смысла. Представители администрации, считая, что помогают Роберту, посоветовали ему отчислиться и экстерном сдать тесты за среднюю школу. А поскольку для Роберта с его мозгами это не было бы трудно и его потом могли бы принять в муниципальный колледж15, это решение выглядело вполне очевидным благом.

Однако сам Роберт хотел вовсе не этого, что и выяснили Кэти с коллегами, внимательно слушая, что говорит парень. Сданные тесты за курс средней школы никак не помогли бы ему справиться с тревожностью. А кроме того, у Роберта были далеко идущие жизненные планы. Он хотел окончить среднюю школу с нормальным аттестатом и поступить не в двухгодичный муниципальный колледж, а в четырехгодичный, который дает полноценное образование. Он прекрасно понимал, что для него посещение школы станет трудным испытанием, поскольку он в свои 18 будет белой вороной среди гораздо более младших одноклассников. Однако Роберт был настроен крайне решительно.

Кэти и ее коллеги взялись за дело. Разобравшись, в чем камень преткновения, они убедили администрацию школы, что его пропуски занятий вызваны тревожным неврозом — заболеванием, которое необходимо лечить. В итоге Роберта зачислили в небольшую государственную школу, специально предназначенную для детей с эмоциональными отклонениями, и первый же учебный год он окончил на одни пятерки. И сегодня он уверенно идет к тому, чтобы с отличием завершить весь курс обучения. И все потому, что Кэти и ее коллеги спросили Роберта: «Чем мы можем тебе помочь?», — и не только спросили, но и внимательно выслушали его ответ и с уважением отнеслись к желаниям самого Роберта.

Если Кэти — натура чуткая, и природное чутье побуждает ее всегда спросить: «Чем я могу помочь?», то мне пришлось учиться постигать всю важность этого вопроса. Этот урок преподал мне один мой клиент, назовем его Патрик, камерунский журналист. Я работал юристом в Ньюарке в фирме Crummy, Del Deo.

Фирма учредила стипендии для студентов-юристов, специализирующихся на делах, представляющих общественный интерес, и стипендиатам, а я был одним из них, позволялось самостоятельно работать по делам такого рода на общественных началах. Для меня это было просто находкой, поскольку я был вправе сам выбирать, за какие дела мне браться. А дело Патрика по-настоящему увлекло меня.

Патрик добивался политического убежища в США. У себя на родине он однажды вел на государственном телеканале прямой репортаж о только что состоявшихся выборах и не побоялся сделать в эфире ряд смелых и довольно рискованных заявлений: ни много ни мало о том, что правительство позволило себе самые бессовестные подтасовки на выборах. Когда он добрался в студию, его уже поджидала полиция. Патрика арестовали и бросили в тюрьму, где многие месяцы подвергали жестоким пыткам. Несколько раз Патрик оказывался на грани смерти. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы мать Патрика каким-то чудом не ухитрилась подкупить одного из тюремщиков, и тот позволил арестанту сбежать. А дальше началась одиссея по странам и континентам, и после долгих мытарств он по поддельному паспорту въехал на территорию США. На пункте паспортного контроля документ Патрика вызвал подозрения, и ему пришлось признать, что паспорт фальшивый. Как ни пытался бедный Патрик объяснить, что он покинул родину из-за преследований и ищет политического убежища, его арестовали и отправили в центр содержания под стражей задержанных правонарушителей, расположенный в Ньюарке, где находились все нелегальные иммигранты, пойманные на границе США.

Одна правозащитная группа узнала о деле Патрика и взяла его под крыло, предоставив ему адвоката. Им, как вы догадываетесь, стал я. Я знал, что по закону претендент на статус беженца должен представить свидетельства своих «обоснованных опасений стать жертвой преследований». Я начал спрашивать Патрика, чтобы собрать факты и помочь ему выиграть дело. Работа шла медленно, да и сам процесс предоставления статуса беженца двигался черепашьими темпами. Процесс то и дело спотыкался о разные препятствия, и чем дольше он тянулся, тем больше Патрик впадал в уныние. Я-то считал, что мы, хоть и медленно, но идем к цели, а для бедняги Патрика это была бесконечная череда беспросветно тягостных дней.

Во время одной из встреч с ним я заметил, что, отвечая на мои вопросы, Патрик отделывается всего парой слов. Тогда я прервал беседу и участливо заметил Патрику, что сегодня он выглядит особенно подавленным. А потом (наконец-то) я спросил его, могу ли сделать что-нибудь, чтобы помочь. Он сказал: «Мне надо во что бы то ни стало вырваться отсюда. Меня убивает мысль, что я проделал такой долгий и трудный путь только для того, чтобы снова оказаться за решеткой». Конечно, я понимал, что арестантская доля не самый предпочтительный вариант для Патрика, да и кто же в здравом уме захочет подобного? Но со своей колокольни я рассуждал, что это не такая уж высокая плата за желанный статус беженца. Однако слова Патрика всколыхнули меня, я вдруг понял, что он чувствует все это время. Я принялся наводить справки, и выяснилось, что претенденту на статус беженца не обязательно дожидаться рассмотрения своего дела в центре временного содержания, если найдется семья, готовая принять его. Мы с Кэти при всем желании не могли взять Патрика к себе, поскольку сами жили тогда с новорожденным сыном в крохотной квартирке, и еще один человек просто физически не поместился бы у нас. Зато моя коллега и ее семья вызвались дать Патрику кров, а я на время отложил работу по делу о статусе беженца и начал хлопотать об освобождении его из центра временного содержания.

За какие-то две недели прошение Патрика об освобождении было удовлетворено, и он оказался на свободе в принимающей семье. Он прожил там несколько месяцев в ожидании, когда его дело будет наконец рассмотрено, а я тем временем пришел к верной мысли, что слушания в комиссии могут стать для Патрика — именно для него, а не для меня! — прекрасным шансом изложить свою историю. И с помощью коллеги мы стали готовить Патрика к тому, чтобы он убедительно рассказал ее.

В итоге Патрик получил статус беженца. Он нашел себе хорошую работу в Нью-Джерси и зажил новой жизнью. Спустя несколько лет Патрик пригласил меня стать шафером у него на свадьбе. Я спросил Патрика, почему он выбрал именно меня, и он ответил: «Потому что здесь ты стал моим первым другом. Ты выслушал меня».

Вопрос «Чем я могу помочь?» полезен еще и тем, что приглашает других осмыслить и высказать все, что волнует их, взглянуть в глаза своим проблемам. Иногда это мучительно трудно; вспомним, как трогательно все это описал Атул Гаванде16 в своей книге Being Mortal («Что такое быть смертным»). Он рассказал, какой трудный выбор встает перед больными с последней стадией рака, когда они должны сами решать, как проведут остаток жизни. Человеку неописуемо тяжело принять мысль, что он скоро умрет, а поскольку естественное призвание врача — спасать жизни, врачу и умирающему пациенту невероятно тяжело обсуждать, искренне и открыто, как последний хотел бы окончить свои дни. Но, как верно отмечает Гаванде, именно онкологические больные и их семьи больше всего нуждаются в ком-то, кто сочувственно и в то же время объективно направлял бы их, помогая пройти через предстоящее испытание. Когда я читал эту книгу, подумал: а что если в подобных обстоятельствах врач, прежде чем информировать пациента, какое еще лечение можно провести, задал бы вопросы, ответить на которые может только сам пациент: «Что вы сами хотели бы делать? Как хотели бы провести эти месяцы, возможно, последние в вашей жизни? Как вам удобнее всего принять такое решение — например, какие сведения помогли бы вам, кто еще мог бы участвовать в разговоре?»