Максим Исповедник - Творения преподобного Максима Исповедника. Книга II. Вопросоответы к Фалассию

«Εφ» ἡς αἰωρούμενος может иметь смысл «повиснув на волосах», но контекст подсказывает избранный вариант перевода (волосы — известный символ силы).

Схолия : «По его словам, кто внушает зрителям ложное представление (πρόληψιν) о своем ведении, только произнося слова, которые он похитил, тот наподобие Авессалома убеждает [одних только] неразумных и по совету Ахитофела (2 Цар. 16:21–23) тиранически вступает в сожитие с благами учителя, оскверняя, словно жен, боголюбезные созерцания для того, чтобы услышали непосвященные. И это, толкуемое как „отбеливающий брат“ (ἀδελφὸς κονιάζων; Эриугена: frater dealbans), то есть брат, обманом завязывающий дружбу, обличает честолюбцев, павших от руки слуг Давидовых, когда [Авессалом] на просторе естественных созерцаний выстроил пеструю [толпу] собственной самонадеянности [для сражения] с сильнейшим Он являет себя ни земли не обретшим, поскольку не обладает устойчивым обыкновением в добродетели, ни неба не достигшим, поскольку вообще не соприкасался с возвышенным навыком истинного ведения. Поэтому он и умирает, пронзенный в сердце тремя стрелами (2 Цар. 18:9–15): памятью о беззаконии, совершенном по отношению к учителю, стыдом от [своей] кичливости несуществующим ведением и неизбежным ожиданием будущего суда. Изобличенный ими, тщеславный погибает, забрасываемый дротиками. А его упреждает принявший смерть через удушение (что было справедливым) злой советчик Ахитофел (2 Цар. 17:23), учивший детей восставать на отцов, когда увидел, что злой совет его потерпел крах. Ибо не мог дальше жить тот, кто обнажил зазорность своей дружбы с Давидом и не смог доказать, что честолюбивый лжеименный гностик есть обладающий силой Слова».

Применяя типологическое толкование, преп. Максим толкует отношение Авессалома к Давиду как прообраз отношения непослушного христианина (инока) к своему духовному наставнику, подчеркивая при этом, что в первую очередь через тщеславие и гордыню лукавый побуждает первого к восстанию против духовника. На опасность этих пороков указывали практически все аскетические писатели. См., например, у преп. Иоанна Кассиана, говорящего о тщеславии: «Оно не только с плотской стороны, как прочие пороки, но и с духовной искушает монаха, приражаясь к уму самым тонким злом, так что которые не могли обольститься плотскими пороками, те сильнее уязвляются тщеславием по поводу духовных успехов, и столько оно гибельнее при борении, сколько скрытнее, чтобы предостеречься от него» (Писания преподобного отца Иоанна Кассиана Римлянина. Перевод с латинского епископа Петра. М., 1892, с. 135).

Выражение ὁδηγία τοίχου (Эриугена: dux muri) можно переводить и как «путеводитель по стене». В патриотической письменности слово ὁδηγία употребляется сравнительно редко. Иногда оно встречается, например, у св. Григория Богослова, который говорит, что у нас есть много средств, ведущих к высшему Благу (εἰς ὁδηγίαν τοῦ κρείττονος) и воспитывающих в нас добродетели: разум, закон, пророки, Апостолы и т. д., — все это служит указанному Благу (см.: Gregoire de Nazianze. Discours 24–26. Ed. par. J. Mossay et G. Lafontaine (Sources chretiennes, № 284). P., 1981, p. 46).

Фраза εἰς τὴν μετοικίαν τοῦ πένθους ἢ τὴν μετοικίαν τῆς μαρτυρίας ἢ τὴν ἀποκάλυψιν αὐτῶν заключает, в себе учение о «сокрушении», характерное для многих отцов Церкви. Понятие πένθος (букв. «печаль, горе, скорбь, сокрушение») в христианстве, по сравнению с античной культурой, коренным образом изменило свой смысл и стало одним из ключевых понятий святоотеческой аскетики. Здесь оно превратилось в противоположность λύπη (также «скорби, печали»): если последняя повергает человека в глубины отчаяния и является по-преимуществу следствием грехов и сама грехом, лишая человека надежды, то πένθος (как «сердечное сокрушение, плач о грехах» и т. д.) просветляет человека и ведет его к вершинам соединения с Богом (см.: Hausherr I. Penthos. La doctrine de la componction dans l'Orient chretien. Roma, 1944, p. 9–13, etc). Преп. Максим (употребляя термин κατανύξις, являющийся синонимом πένθος) уделяет данному учению большое место в «Слове о подвижнической жизни» (гл. 27–41) (см.: Максим Исповедник. Творения, кн. 1, с. 84–92). В «Толковании на 59 Псалом» он понимает «вино умиления» (вернее, «вино сокрушения» — οἰνον κατανύξεως) как «духовное ведение», которое «сокрушает» (κατανύσσει) сердце и вызывает чувство смирения перед величием Божественных благодеяний, оказанных нам (см.: Максим Исповедник. Творения, кн. 1, с. 210). Но и понятие πένθος также встречается в других творениях его. Так, в «Вопросах и недоумениях» преп. Максим толкует «юбилей» (Лев 25:10) как «расторжение уз живущего» или «освобождение живущего от сокрушения» и говорит: «Когда человек стяжает совершенное бесстрастие, тогда расторгает он узы греха, и в освобожденную от сокрушения душу его вселяется радость». В другом месте того же сочинения Каин сополагается с «помышлением плоти» (Рим. 8:6), а Авель — с «сокрушением» или «раскаянием». Поэтому убивающий своим «помышлением плоти» это «сокрушение» внутренне соглашается на порок (см.: Maximi Confessoris Quaestiones et Dubia, p. 9, 58). Вообще, почти каждый православный писатель в Византии так или иначе в своих сочинениях (особенно посвященных этическим вопросам) касался учения о «сокрушении» (подробно см. указанную работу И. Хаузхерра). Например, Никифор Влеммид, автор XIII в., известный не только своими богословскими, но и нравственно-аскетическими произведениями (см.: Барвинок В. И. Никифор Влеммид и его сочинения. Киев, 1911, с. 85–229), заявляет: Сам Врач, по одной только великой и беспредельной Благости Своей, исцелит внутренние смертоносные раны и терзания наши, если только мы будем бичевать сердца наши сокрушением (εἰ κατανύξει πληγοίμεθα τὰς καρδίας) и понесем «дух сокрушен» (Пс. 50:19) (см.: Nicephori Blemmydae Autobiographia sive curriculum vitae necnon Epistula universalior cuius ediditionem curavit J. A. Munitiz (Corpus Christianorum. Series Graeca, vol. 13). Turnhout; Leuven, 1984, p. 54).

Схолия : «Он говорит, что Галаад, толкуемый как „изгнание сокрушения“, указывает на злострадание раскаяния; толкуемый как „изгнание свидетельства“, обозначает изобличение совестью [совершенных] согрешений; толкуемый же как „обнаружение их“, выражает исповедь каждого из грешников в отдельности. Придя в такое состояние, ум имеет в себе самомнение, преследуемое неким благом; затем он убивает его самомнение, порожденное им от соития с инородным чувством, и вновь возвращается в Иудею, Иерусалим и дом [свой]. Я имею в виду, что он возвращается к исповеданию Божественных милостей, оказываемых ему, к совершенному бесстрастию добродетелей, к мирному созерцанию сущих в духе и, сверх того, к таинственному богословию, подобному дому Божиему, в котором таинственным образом сокрыты совершенно незримые другими блага».