Франсуа Брюн - Чтобы человек стал Богом

Отец Шарль Кондран, один из последователей Берюля во главе Оратории, развил ту же идею в теорию жертвоприношения Христа, которое длится « всю его жизнь с самого начала Воплощения и уходит в вечности [1420]». Жан-Жак Олье, ученик Берюля, направляемый Кондраном, применил ту же концепцию к жертвоприношению во время службы [1421].

Это учение о страданиях Страстей Христовых, начинающихся с наступлением земной жизни Христа, было очень распространено во Франции в течение всего XVII века. Можно обнаружить его и у святой Маргариты-Марии Алакок: « … с момента Воплощения это Святое Сердце претворилось в море скорбей, и страдало с этого момента до своего последнего вздоха на кресте. Всё, что Его святая Человечность перенесла в Себе в жестокой пытке на кресте, Его божественное Сердце чувствовало непрерывно, и поэтому Бог хочет, чтобы оно было удостоено особых почестей [1422]».

Таким образом, для всех этих мистиков вся жизнь Христа целиком действительно имеет искупительное значение. И это искупительное значение действительно связано с некоторым страданием, что объясняет, естественно, что внутри цепи событий и поступков жизни Христа, Страсти играют абсолютно выдающуюся искупительную роль.

В день своего причисления к лику блаженных Тереза из Лизье появилась перед Терезой Нойман для того, чтобы излечить её, а также, чтобы объявить ей о грядущих испытаниях: « … тебе ещё много и долго предстоит страдать, и никакой врач не поможет тебе… Страдание спасёт больше душ, чем самые блестящие проповеди. Я уже писала об этом [1423]…».

Но нам следует разобраться. Важно не само по себе страдание, как это было бы важно для богословия выкупа; оно ценно только как учитель любви, как средство, почти необходимое нам в нашей падшей жизни для того, чтобы реально продвигаться в обучении любви. Та же святая Тереза утверждает это в одном из своих самых удивительных писем, в письме к сестре Селине: « Не будем думать, что можно любить и не страдать, много страдать… в этом наша несчастная природа! И она здесь не напрасно!… это наше богатство, наш способ снискать средства к существованию!… И это богатство так драгоценно, что Иисус пришёл на землю специально, чтобы стать обладателем его [1424]».

Речь идёт не только о физических страданиях, но также и о страданиях души, о страданиях во всей полноте, которая превосходит всю нашу великодушную покорность. В том же письме, повторяя слова одного монастырского проповедника, святая Тереза повторяет: « Будем страдать в горечи, пав духом !…» « Иисус страдал в печали! Беспечально может ли душа страдать !…» « А мы хотели страдать щедро, величественно!… Селина! Какое заблуждение [1425]!».

Откуда эта связь между страданием и любовью? Повторим, что любить другого всегда значит отказываться от себя, отказываться от своего удовольствия, от удовлетворения своих стремлений. А этот отрыв от себя всегда болезнен. Но как раз в той степени, в какой мы соглашаемся на него, несмотря на боль, мы продвигаемся в любви. И в результате такой процедуры, в конце концов, изменятся сами наши желания, становясь глубоко сообразными желаниям другого, желаниям Бога. Для наших западных мистиков, как и для греческих и восточных Отцов Церкви, речь идёт об излечении противоположностей противоположностями, выправлении дурного поведения обратным ему поведением, распутыванием колец в обратном порядке для нашего освобождения, как говорил святой Ириней. « Для того чтобы избавиться от греха, следует практиковать обратную ему добродетель », — говорил падре Пио [1426].

Сестра Фаустина Ковальская объясняла это схожим образом: « За грехи чувств я умерщвляю тело и пощусь в той мере, в которой мне позволяют это. За грех гордыни я молюсь, касаясь лбом земли. За грех ненависти я молюсь за того человека, к которому чувствую антипатию, и пытаюсь оказать ему какую-нибудь услугу [1427]…».

Отметим, что в этом механизме обращения боль играет основную роль. И только преодолевая её и пренебрегая ею, чтобы сохранить добронравное поведение, человек отрывается от себя. Значит, она, к сожалению, необходима. Давайте посмотрим, как это объясняет один из величайших мистиков нашего века Робер де Ланжак. « Наша жизнь похожа на медленно и плохо сотканное полотно, которое нужно распустить и переделать заново… Нужно отлить это изделие заново в огне исповеди и раскаяния… И на это нет Доброго Бога, который, как земной хирург, даст больному обезболивающее. Он не усыпляет, но часто, напротив, проникновение страдания в тайники нашего сердца до последних его струн он делает острее и болезненнее. Он не может нас усыпить. Этого не нужно. Иисус не спал на кресте [1428]…».

Приведённая цитата отсылает нас к Христу. На примерах нескольких текстов мы увидим, что в понимании наших западных мистиков, как и греческих и восточных отцов церкви, Христос спас нас, именно совершив этот отрыв от нас самих, произошедший одновременно в Нём и в нас.

Напрашивается одно замечание, имеющее капитальную важность, поскольку оно позволит нам понять, в основных чертах, почему наши мистики так часто увлекаются употреблением слов из того же словаря, что и наши западные богословы.

Если, к несчастью, вместо того, чтобы разорвать оковы, мы сжимаем их сильнее; если, вместо того, чтобы открыться, наша ладонь захлопывается; если, вместо того, чтобы расстаться с удовольствием, мы вновь ему предаёмся; если вместо того, чтобы подняться к Богу, мы спускаемся ниже, тогда для того, чтобы нас спасти, тот, кто захочет нам помочь, должен будет сперва повторить вместе с нами движение или путь в обратном направлении. Любой грех усиливает наклонность к греху. Любая ошибка делает нас слабее перед очередным искушением. Но тот, кто помогает нам, Христос ли это или кто-нибудь из святых, помогает нам невзирая на время и пространство и, следовательно, поверх прочих обстоятельств, отличающихся от тех, в которых находимся мы. Следовательно, с помощью одного и того же механизма боли и любви он может помогать нам в нашей сегодняшней борьбе, либо он может исправлять в нас нашу слабость, причиной которой явилось предыдущее поражение, для подготовки нас к грядущей битве.

Мистик, который страдает так за другого и пытается, на основании собственного опыта, понять лучше смысл страданий Христа, ощущает, что Он компенсирует прегрешение, и в случае каждого нового прегрешения, совершаемого грешником, считает, что должен страдать больше. Богословские категории подмены, выкупа, компенсации достоверно передают его опыт.

И это тем более так, и другой очень важный элемент, уже рассмотренный нами, также примечателен в этом отношении: среди искушений, над которыми Искупитель должен восторжествовать, чтобы сделать ту же победу наконец возможной для грешника, если тот пожелает, имеется самое неуловимое и, возможно, самое ужасное из всех, которому, по-видимому, подпал Иуда — это искушение отчаянием. И в самом деле, как мы видели, большое количество мистиков считали себя великими грешниками, иногда до такой степени, что чувствовали себя отверженными любовью Господа. Здесь появляется не только крайняя несоразмерность абсолютной святости Бога, рядом с которым наши малейшие несовершенства кажутся чудовищными. Эта несоразмерность вполне могла бы быть преодолена любовью Господа. Но секрет этой крайней покинутости, как нам кажется — и мы постараемся показать это на текстах — скорее в том, что Бог призвал этих мистиков к тому, чтобы они действительно взяли на себя состояние совести величайших грешников, величайших преступников, худших из мучителей, и обнаружили безмерность их преступлений. Подавленность, которую испытывают все эти мистики, дрожащие перед Судом Божьим, следовательно, не является или является не только тем, чем мы склонны её считать — утончённостью слишком впечатлительных душ, доходящей до невроза. Это настоящий ужас и настоящий кошмар, поскольку они чувствуют себя действительно ответственными за неслыханные злодеяния, которые способны бесповоротно отсечь их от их братьев и от самого Милосердия Божья.