Франсуа Брюн - Чтобы человек стал Богом

Нам хотелось бы коротко ответить на некоторые трудности, изложенные выше. Ответы будут утвердительными. Попытка доказательства нашей точки зрения заняла бы слишком много места.

1) Любой язык обязательно связан с культурой, с концепцией, даже подсознательной, мира и жизни и со структурой менталитета! Но существуют постоянные, неуловимые константы, которые не зависят ни от какой особой ментальной структуры. Очевидно, что даже смерть или жизнь, любовь или ненависть, отношение родителей к детям переживаются по-разному в зависимости от представлений о смерти, жизни, любви и т.д. Но верно также и то, что, несмотря на разницу менталитетов, существует некое постоянство жизни, смерти и любви, без чего не был бы возможен никакой перевод текстов разных культур, но и само общение. Отсюда понятно, что чем больше система мыслей разрабатывается на базе только элементарных категорий, тем скорее она может быть интегрирована в различные культуры через время и пространство.

2) Это именно одна из сильных сторон Писания, возможно потому, что оно создавалось на перекрёстке цивилизаций и испытало их влияние, не подчинившись ни одной из них, и не сведя их к новому синтезу. Приведём только один пример: добрая весть о смерти и воскрешении нам передана в конце концов без каких бы то ни было уточнений о том, что такое тело, душа, дух (иногда называемый третьим элементом), и без уточнения их отношений до или после смерти. Очевидно, что остаётся передать это послание разным народам земли через их различные культуры. Комментарий надо постоянно возобновлять по мере развития этих культур.

Ошибка заключалась в том, что слишком долго и слишком часто путали Откровение, в его сущности, даже если оно, признаем это ещё раз, само по себе не приемлемо, с чистым состоянием, которое получило особое объяснение, всё более и более развёрнутое, особенно в латинские средние века, в метафизических категориях Греции.

В конце концов, это та же методическая ошибка, которая толкает сегодня многих теологов или экзегетов систематически разоблачать (как извращение евангельского послания) любое влияние этой греческой мысли, чтобы вернуться к чистоте древнееврейской семитской ментальности, которая часто кажется нам более верной Откровению только потому, что она лучше соответствует нашей современной ментальности. Итак, договоримся: нам представляется благоприятным и даже необходимым вернуться к древнееврейским категориям (мы уже достаточно говорили об этом в отношении «мемориала»), тем более, что они достаточно элементарны, чтобы стать универсальными, и достаточно неточны, то есть гибки, чтобы их могла принять любая культура, пока будут существовать люди. Но было бы ошибочным свести Писание единственно к семитской традиции, убирая всё то, чему оно обязано греческой мысли, будь то в Новом Завете или в некоторых книгах Ветхого Завета, таких, как книга Премудрости «сына Сираха» или даже Экклезиаст, не забывая особой роли греческих переводов книг с иврита или армянского. Такое предвзятое мнение было тем более досадно, что его трудно защитить технически. Не только в раннюю эпоху, когда доминировала греческая культура, еврейский народ был открыт для иноземного влияния, но и в течение всей своей истории, благодаря, в частности, своему географическому положению на перекрёстке и своей демографической и политической слабости. Логически рассуждая, требовалось очистить все иудейские книги Ветхого Завета, и из всех вариантов фундаментальных библейских категорий определить в каждом случае, какая форма должна быть определена как «подлинная» [259] Если хотим найти хороший пример сложности подобной работы и, неизбежно, в какой-то части произвольной, то можем сослаться на труд Даниэля Лис: Nephesh, histoire de l’âme dans la Révélation d’Israël au sein des religions proches-orientales (P. U. F. 1959). .

3) Догматические формулировки Никеи и Халкидона, как нам кажется, не соответствуют этим «объяснениям» (комментариям) в особой культуре, о которой мы только что говорили, и которую было бы ошибочно путать с самим Откровением. Формулировки этих первых соборов не представляют собой ни в какой степени теологического синтеза. Они только выступают против ложных путей и пытаются обозначить дорогу, по которой надо идти. Ничего больше.

Мы говорили, что согласны, за исключением некоторых деталей, с повсеместной критикой классической христологии. При этом мы претендуем на то, чтобы остаться верными догматическим формулировкам Никейского и Халкидонского соборов. Дело в том, что для нас то, что называют обычно «классической» христологией, не представляет собой всей полноты теологической традиции, обязанной этим первым соборам.

1. Существует другая богословская традиция:

На восьми первых соборах присутствовало всего двадцать пять епископов латинян. Иначе говоря, сущность нашей веры была определена христианами Востока, в большинстве своём принадлежащими к греческой культуре, и испытывающими постоянное и сильное влияние христианской семитской мысли.

Произошёл как бы разрыв влияний. Наша латинская мысль была полностью под влиянием греческой метафизики. Семитское наследие географически было очень далеко. Введение Аристотеля, как предпочтительная система ссылок, только усилило эту тенденцию. Отсюда наша «классическая» христология.

Греческие Отцы и византийские богословы, находящиеся в лучшем положении, оставались, напротив, под глубоким влиянием семитской ментальности, откуда очень жизненный характер их мысли; их умозрительные построения — это только объяснения духовного опыта; отсюда всегда динамичный характер их понятий. К несчастью, поскольку мы не смогли прочувствовать эти аспекты Писания, мы, как правило, не смогли открыть их и у греческих Отцов. Мы сохранили их догматические формулировки, но культурный контекст, в котором они родились, остался чуждым. Таким образом, мы никогда их не понимали по-настоящему, как собственно те, кто их создавал.

Что касается великих богословов византийских времён, а именно святого Максима Исповедника и святого Иоанна Дамаскина, а также святого Исаака Сирина (который, хотя возможно и принадлежал к несторианской Церкви, остался до наших дней одним из самых изучаемых авторов в православной Церкви), то ими как раз начинают интересоваться на Западе. Исследование четырёх главных библиотек древней Московии показало, что для большого количества рукописей святой Исаак занимал среди великих аскетов и мистиков второе место после святого Иоанна Лествичника [260] См. Николай Арсеньев: «Русская набожность» (Delachaux и Niestlé, 1063, с. 136, прим. 36). .