Инна Андреева - Пасхальные люди. Рассказы о святых женах

Отец Антоний принял у нее исповедь и причастил ее Святыми Дарами. И, напутствованная Святыми Тайнами, она тихо отошла ко Господу. Монахи перенесли ее тело в скит. Там оно лежало несколько дней, издавая необыкновенное благоухание. Мы отпели ее как пустынницу в ее же пещере.

– А когда она умерла? – спросил я

– Вчера был третий день, 7 августа утром.

– Так значит, это ее я видел… ее душа приходила прощаться со мной, – ошеломленный своей догадкой, промолвил я, отчетливо вспоминая монаха, встреченного мною в лесу возле Нямецкого монастыря.

– Отец, ты знал ее? – удивился старенький игумен.

– Кажется, эта старица была моей женой…

Мы шли не спеша по узкой недавно протоптанной тропинке. К могиле Феодоры меня сопровождал иеромонах Антоний.

– Братия скита немного расчистили эту дорогу. Перед погребением мы срезали ветви, обозначили тропу зарубками. А то иначе и найти пещеру было бы невозможно, – говорил отец Антоний. Это был небольшого роста человек с внимательными глазами и рыжей с проседью бородой. Я кивнул, поглощенный своими думами. Какое-то время мы молчали. Вдали кричала кукушка.

– Наверное, мать Феодора чувствовала, что ты придешь, отец. Перед кончиной мы долго с ней разговаривали, и я принял у нее исповедь. Она мне сказала: если будут спрашивать обо мне – ничего не таи. Потому я могу тебе с чистой совестью ответить на вопросы, которые терзали тебя столько лет.

Да, Феодора была твоей женой. Она готовила себя к монашеству, когда ты посватался к ее отцу. Так как сестра ее умерла, Феодора была единственным ребенком в семье, и отцу не хотелось, чтобы род его пресекся, потому он с радостью отдал за тебя свою дочь. А она не смогла перечить родительской воле. Она старалась быть хорошей женой, мечтая, чтобы хоть кто-то из ее чад стал монахом. Но когда после трех лет супружества Бог не дал вам детей, она стала тяготиться супружеской жизнью и вновь мысль о монашестве захватила ее. Долгое время старец, окормлявший Феодору, противился этому желанию, полагая, что, как жене, ей нужно смиряться. Но уже почти перед своей смертью он неожиданно для нее благословил ее уйти в монастырь, сказав: «Твой муж спасется твоим уходом». И потому, похоронив старца, она собралась и ушла.

Ей было тяжело покидать тебя, но вера в слова старца и упование на Бога пересилили ее жалость. Некоторое время она скиталась, зная, что ты будешь ее искать. А потом дошла до скита Вэрзэрешть и там осталась, утаив о том, что она замужем. Ее постригли в рясофор, оставив в иночестве имя Феодора. А дальше ты знаешь ее историю.

Отец Антоний замолчал. Мне было и горько и радостно слушать его слова, как будто это говорил не он, а сама Феодора. За разговором я совсем не замечал пути. А тем временем мы вышли на небольшую опушку, где холмистый лес постепенно переходил в горы.

– Ну, вот мы и пришли почти. Вот здесь была келья старицы до того, как сюда пришли турки. Она сейчас вся заросла бурьяном. Феодора сказала, что когда-то здесь жил другой отшельник, тоже духовный сын отца Павла, он и оставил ей эту келью, а сам перебрался в иное место.

А вон там – скала. Мы сейчас к ней подойдем. Когда турки разграбили скит, они направились через лес в монастырь. И по Божьему попущению оказались в этом месте. Феодора услышала их и скрылась в пещере, где взмолилась Богу, чтобы Он избавил ее от врага. Тогда, по ее молитве, скала в основании раздвинулась, закрывая собой старицу, и турки ее не нашли. Так она и осталась тут жить, в пещере, питаясь крохами, которые приносили ей птицы. Пока наши братия ее не обнаружили.

Мы подошли к скале с выдвинутым уступом, который прикрывал вход в пещеру, зашли внутрь. Внутри было на удивление тепло. Пахло ладаном, а в уголке горела лампада.

– Эту лампаду мы принесли с собой, когда пришли к старице с иеродиаконом Лаврентием. С тех пор она и горит не переставая. Мы также принесли старице хлеба и воды. Но она от всего отказалась, говоря, что уже отходит в иной мир… Она была удивительно красива, несмотря на иссушенное постом тело и свалявшиеся волосы. У нее были необыкновенно глубокие мудрые глаза. И очень тонкие миниатюрные руки. От нее даже исходил какой-то приятный аромат.

Она причастилась, легла и стала ждать свою смерть спокойно, с каким-то твердым упованием на волю Божию. И так же спокойно она и приняла ее немногим более часа спустя. Мы по ее желанию остались с ней в пещере и читали канон об отходе души из тела… А вот тут мы ее погребли.

Отец Антоний сделал земной поклон и поцеловал камень с высеченным на нем крестом на свежей могиле подвижницы. Встал на колени и я.

Больше тридцати лет длились мои поиски. Здесь, в этой темной пещерке, я наконец нашел свою Феодору.

Я знаю, она угодила Господу и сейчас предстоит пред Ним в своей святости. Мне никогда не достичь ее высот, но все же я верю, мы с ней встретимся в будущей жизни. Ведь то, что соединил Господь, Он соединил навечно.

Эту лампаду мы принесли с собой, когда пришли к старице с иеродиаконом Лаврентием. С тех пор она и горит…

Отец Елевферий не вернулся в свою обитель. Он построил себе небольшую келейку у подножия Сихлинских утесов. Там он прожил десять лет, совершая литургию, постясь и молясь. Похоронили его на кладбище отшельников. И на месте его могилы был устроен скит Иоанна Крестителя.

В 1830 году мощи Феодоры были перенесены в скитский храм. А с 1856 года они находятся в Киево-Печерской лавре.

Память блаженной Феодоры Карпатской (Сихлинской) празднуется 7 августа.

Повесть основана на житии святой Феодоры Карпатской с художественным осмыслением автора. Все лица, кроме отца Моисея – сокелейника главного героя, – подлинны.

Теперь любой шорох король воспринимал как приглушенный смех придворных. И эта мнительность приводила его в еще большее бешенство. Он, как загнанный в клеть дикий зверь, ходил из угла в угол своих покоев и крушил все, что попадало ему под руку.

– Ненавижу, – то и дело вырывалось у него с громким ревом. – Не-на-ви-жу!

Уже вторые сутки Хлотарь не выходил на люди, и когда обеспокоенный длительным затвором короля старый слуга Антуан заглянул к нему, тот швырнул в него бронзовый кубок, чем чуть не лишил беднягу жизни. Больше никто не осмеливался тревожить его величество.