Вячеслав Лукьянов - Русская религиозная аксиология

Уязвимость такой трактовки красоты в природе связана с тем, что эстетическое ценностное отношение оказывается лишенным своей активной стороны – личности как субъекта эстетического восприятия. Отметим вместе с тем, что в рамках самой концепции Соловьева всегда как бы присутствует потенциальный субъект ценностного отношения: «космический ум», «космический зодчий», «мировой художник». Он не только «творит… сложное и великолепное тело нашей Вселенной», но и относится «неравнодушно к красоте своих произведений» [304].

Иную позицию по данному вопросу занимает Н. А. Бердяев, полагающий, что «объективированный мир сам по себе не знает красоты», «в объективности самой по себе нет никакой красоты, никакой истины, никакой ценности» [305]. Философ выступает против наивно-реалистического представления, согласно которому «красота входит в человека из объективного мира», что сам он при этом не прилагает никаких усилий. Исходя из того, что «красота не может принадлежать миру детерминации; она есть освобождение от детерминации, вольное дыхание», Бердяев утверждает мысль о том, что при восприятии красоты человек активен, а не пассивен. С его точки зрения, восприятие красоты не есть пассивное восприятие какого-то объективированного миропорядка: красота связана с творческим актом человека и, по Бердяеву, есть прорыв через этот мир, освобождение от его детерминизма, победа над уродством и над тяжестью мировой необходимости. Поэтому красота всегда связана с духовной борьбой, результатом которой выступает прорыв к свободе.

Интересно отметить, что и Соловьев, и Бердяев в своих рассуждениях исходят из одной и той же эстетической установки, возникшей еще в античности: в мире происходит борьба хаоса и космоса; мир не дан как прекрасный, гармонический космос; хаос (т. е. «само безобразие», по Соловьеву) есть необходимый фон всякой земной красоты [306]. Однако при единой исходной установке оказываются возможными противоположные выводы. Соловьев приходит к выводу о существовании красоты в природе объективно, независимо от человека и человеческого сознания. Бердяев же именно с человеком связывает существование красоты, полагая, что в самом по себе объективированном мире «есть только механизация, противоположная красоте». С точки зрения Бердяева, красота предполагает существование хаоса и победу над хаосом. Существует двоякая победа человека над хаосом – победа эстетическая и механическая, победа в свободе и победа в необходимости. Только первая победа связана с красотой. Вот эту-то победу философ и связывает с творческой деятельностью человека, с его прорывом к «миру преображенному», к свободе.

Такое представление о творческой роли человека не только современно, но и, на наш взгляд, содержит в себе значительную долю истинного знания. Именно человек в процессе своей творческой деятельности встает по отношению к окружающему миру на особую эстетическую позицию: соотнося явления природы со своей картиной мира, одухотворяет окружающий мир, наделяя его ценностным значением, которого в мире самом по себе не было и не могло быть. Это и есть акт подлинного творчества – выработка социокультурных значений, личностных смыслов, предметных значений, которых до человека и вне человека нет и быть не может.

Прекрасные явления физического мира, по мысли Соловьева, не исполняют требований (или условий) совершенной красоты в трех аспектах: 1) «идеальное содержание в природной красоте недостаточно прозрачно», оно воплощается «лишь самым общим и поверхностным образом»; 2) поверхностной материализации идеального начала соответствует «столь же поверхностное одухотворение материи»; 3) поскольку красота в природе лишь «снаружи и вообще» прикрывает безобразие, то и сохраняется она только в своих общих образцах (родах и видах), в то время как отдельные прекрасные явления подвержены разрушению. Природе, таким образом, с точки зрения философа, не удается осуществить совершенную красоту в области физической жизни. Но поскольку сама она неравнодушна к красоте, природа путем великих трудов и усилий, страшных катастроф и др. поднялась в сферу сознательной человеческой жизни; задача, не исполнимая средствами физической жизни, должна быть исполнима посредством человеческого творчества. Существенные несовершенства природной красоты должны быть преодолены искусством. Только искусство способно к совершенному воплощению абсолютной красоты. И в этом его высшая задача [307]. Именно так представляет себе «верховную задачу искусства» и С. Н. Булгаков: «просветлять материю красотой, являя ее в свете Преображения» [308].

Для Соловьева и многих его последователей красота в искусстве представляет собой лишь переход и связующее звено между красотой природы и красотой будущей жизни. Такое представление вытекает из учения о теургии, развиваемое мыслителями. Именно поэтому, по мысли Соловьева, красота в искусстве – не более чем «частные и отрывочные предварения (антиципации) совершенной красоты». Искусство в этой связи понимается не как «пустая забава», а представляет собой «вдохновенное пророчество». Оно способно, во-первых, стать прозрачной объективацией идеального содержания; во-вторых, внутренне преображать, одухотворять материю; в-третьих, искусство свободно от «власти материального процесса и потому пребывает вечно» [309]. Это и есть, по словам Соловьева, превращение физической жизни в духовную.

Учение Соловьева о красоте в искусстве, будучи развитием его метафизических представлений, так или иначе, отображает реальную способность искусства воплощать в чувственно-материальных формах идеальное духовное содержание. При этом для философа важнейшей стороной художественного произведения оказывается воспроизведение должного, достойного бытия: «…всякое ощутительное изображение какого бы то ни было предмета и явления с точки зрения его окончательного состояния, или в свете будущего мира, есть художественное произведение» [310]. Степень соответствия – несоответствия воспроизводимого в художественном произведении идеалу оказывается для него важнейшим, существенным основанием деления красоты в искусстве на роды. Соловьев называет три рода «предварения совершенной красоты в человеческом искусстве». Первый род (сюда относятся музыка и отчасти чистая лирика) он называет «прямым или магическим» предварением и видит его особенность в том, что глубочайшие внутренние состояния, связывающие нас с подлинной сущностью вещей и с нездешним миром, находят свое прямое и полное выражение в прекрасных звуках и словах. Фактически философ ведет речь о выражении красоты духовного мира человека, что имеет свои основания и с чем вряд ли можно спорить.