Ирина Голаева - Повесть об одинокой птице

– Тихо, – прожевывая вареник, буркнула она. Беседа как-то не клеилась. Вареники вышли жестковаты. Раиса, уже убирая посуду, бросила ей, словно невзначай:

– Ты завтра пойдешь на вечернее богослужение?

Она мотнула головой, все борясь с этими варениками.

– Тебе лучше прийти пораньше. Там брат хочет поговорить с тобой, – осторожно добавила Раиса, искоса посматривая на нее.

– Когда лучше прийти? – спросила она.

– За час, – и Раиса начала убирать посуду со стола.

Она тихо встала. Ей хотелось предложить помощь и помыть посуду. Но Раиса уже вовсю как-то ожесточенно намывала чашки. Она несколько секунд постояла в дверях и решила не тревожить ее. Все-таки она тут в гостях.

Она пошла в большую комнату. Еще доносился шум из детских. Ей не хотелось, как обычно она делала раньше, заглянуть туда и поиграть с детьми или почитать им на ночь сказку. Она присела на еще не разобранный диван, в который раз разглядывая комнату. Все ее мысли были заняты тем, что завтра ей придется объясняться с братьями. От этого будет зависеть ее дальнейшая жизнь в церкви. И она терялась в словах, не зная, что сказать и как все объяснить. Она сама для себя не могла объяснить многое, тем более кому-то, а уж тем более братьям. Мысли путались, сбивались в какую-то кучу. Все ее объяснения выглядели очень блеклыми и неубедительными. Промучившись так еще некоторое время, она закинула голову на спинку дивана и непроизвольно посмотрела в окно. Там виднелись обсыпанные снегом пики остроконечных елок. Они слабо покачивались. За ними виднелись березки. Как все-таки бывает красива природа зимой! Улетая в своих мыслях куда-то далеко, к вершинам этих деревьев, она не заметила, как подошла Раиса с постельным ворохом, видимо, чтобы застелить ей диван, и села рядом. Положила свою тяжелую руку на ее тонкую ручку и тихо сказала:

– Я тебя должна предупредить, когда завтра будешь говорить с братьями, не спорь с ними. Согласись. Никто ведь тебе зла не желает. Но после того… – тут она замялась, видимо ища подходящее слово, – после всего того, что было, тебе надо сильно смириться перед Богом и быть в строгом послушании у церкви. Ты не знаешь, но тебя поставили на замечание… С тобой теперь никто из сестер не должен здороваться. Только я здесь исключение для тебя. И то, пока Петра нет дома, – на этих словах ее голос несколько притих.

Она быстро взглянула на Раису и удивленно спросила:

– Почему?

Видимо, ее вопрос сильно удивил женщину. Не выдержав, она воскликнула:

– Ну как же! Ты думаешь, грехи прелюбодеяния и непослушания просто так сходят человеку? Ты что, не понимаешь, кто ты теперь для нас?

– Кто? – с неподдельным удивлением спросила она.

– Ты теперь не сестра нам! – выдохнула Раиса.

Она всхлипнула. Раисе стало ее жалко. Она, как давеча, опять обняла ее своими пухлыми большими руками.

– Ладно, деточка. Завтра сама все узнаешь. Только приготовься к тому, что никто к тебе с приветствием не подойдет. Даже я. Да я не должна была тебя и вчера приветствовать. Но думаю, Бог простит меня. Не удержалась. Так уж изболелось мое сердце за тебя, так уж изнылось. Вот Петр уехал, я и решила переговорить с братками. А так бы Петр мне не дал, – и она сама смахнула набежавшую слезинку. – Ну, что ж, укладывайся спать, дорогая. Вот тебе постель. Постелешь сама. Завтра я в церковь не пойду, не смогу. На собрание в школу идти надо. И это, может, к лучшему, что без меня. Ты уж меня знаешь. Я баба прямая. Так что, иди завтра смело, с Богом, и как пред Богом все говори и стой. Он все зрит, от Него, родимого, ничто не утаишь. А что братья тебе скажут, прими как от Бога. Ну, спокойного тебе сна и мира Божьего. Храни тебя Господь.

И Раиса, словно перекрестив ее, тихо удалилась, закрыв за собой двери.

Она осталась одна. Припоминая разговор, чувствовала, как к сердцу подступает тревога. Ее очень поразили слова Раисы, что теперь она им не сестра. А кто тогда? Мытарь? Блудница? При этих словах ее передернуло. Непроизвольно она вспомнила его. Как стремительно все переменилось. Еще недавно они были вместе, и она чувствовала везде его присутствие. А теперь она ночевала в чужом доме, на чужом диване, и завтра ей грозила некая экзекуция. В глубине души она понимала, что, посетив собрание, наверняка потеряет его. Но борьба все равно продолжалась в ее сердце. Он и Бог! Почему-то Бога она связывала с сестрой Раисой, церковью и даже предстоящей братской экзекуцией. Нет, она же идет туда ради Бога! А значит, сможет все выдержать и принять! Это теперь ее крест. Ее расплата. А будет ли платить он? Этот вопрос возник, как чертик из табакерки. Перебирая в мыслях, чем может поплатиться он, она не находила ответа. Он вроде везде и во всем был ни к чему не причастен. Непричастен к Богу, к друзьям, к близким. Он жил своей отделенной от всех них жизнью, и ничего как будто не терял. Но тут она увидела свое отражение в дверце серванта. И к ней пришел неожиданный ответ. Она, она сама была тем единственным, что он терял, а значит, тем, чем мог поплатиться! От этой мысли в ее сердце хлынули еще живые горькие воспоминания. Ну что же, видимо, и ему придется через что-то пройти в этой жизни, а не ей одной. От этого ей стало легче, словно часть своей вины она смогла сбросить на чужие плечи. Так, думая обо всем прошедшем и предстоящем, она мирно заснула.

Когда он вечером вернулся к ней домой, то увидел, что его записка лежит под столом. Это задело его самолюбие. Он поднял ее и, сжав в кулак до бумажного комочка, открыл дверцу под раковиной и выбросил в ведро. Потом подошел к шкафу, взял с собой вещи и, положив ключи на полку в прихожей, крепко захлопнул за собой дверь. Она закрылась сама собою…

В институте проходили последние занятия перед дипломом. Уже полгода, как она не работала над переводами через баптистскую церковь, но сумела зарекомендовать себя как неплохой христианский переводчик, и ее стали приглашать другие христианские общины. Сегодня она как раз возвращалась после небольшой конференции, тема которой была «Женская роль в христианстве». Ей пришлось переводить худенького американского миссионера. По пути на собрание с братьями ее мысли еще путались с английскими словами. И ей было непонятно, то ли она пытается переводить их с английского на русский, то ли наоборот… Подойдя к знакомому зданию городской библиотеки, она отметила, что народу еще не видно. В зале наверху уже горел свет, но было тихо. Она села на скамеечку перед залом. Мимо быстро пробежали братья, и то ли не заметили ее, то ли не хотели замечать, потому что никто ее не поприветствовал. Она слабо привстала, чтоб поздороваться первой, но не успела. Вот внизу послышались людские разговоры, народ стал приходить. Сердце в ее груди бешено заколотилось. Она не знала, как ей быть теперь со всеми. Раиса предупредила, что никто из сестер теперь не будет приветствовать ее. Но ведь элементарное человеческое «здрасьте» должно быть? Так она сидела, гадая, как ей поступать в этом новом своем положении. Вот пробежал еще один брат. Совсем молодой, однако уже удостоившийся чести присутствовать на братском собрании. Увидев и узнав ее в коридоре, он несколько смутился, потупил глаза и быстро прошмыгнул мимо. Она поняла, что и братья здороваться с ней теперь не будут. Она стала для всех или пустым местом, или чем-то ужасным. Вот поднялись наверх первые сестры. Увидев ее, удивленно замедлили шаги, а потом пошли в сестринскую, не подойдя к ней. Мимо промелькнули две девочки в косынках. Испуганно посмотрели на нее и, что-то шепнув друг дружке на ушко, юркнули в дверь. Мурашки холодком пробежались по ее коже. Ей показалось, что она словно вмиг покрылась какой-то страшной проказой, и все видели эти струпья, а потому шарахались от нее прочь. Она почесала руку. Никто ее никуда не приглашал. «Может быть, сестра Раиса что-то перепутала?» – пронеслось в голове. Она была уже готова встать и уйти, как тут отворились двери комнаты, в которую входили братья, и тот самый молоденький братик посмотрел на нее и помахал рукой. Она встала и вошла в комнату.