Зинаида Каткова - Где ты, счастье мое?

— Имейте в виду, товарищи, хотя обычай этот, но деревням соблюдается, однако, не в первоначальном виде. В наше время непьющему хозяину пли хозяйке достаточно пригубить, и обычай соблюден.

— Ладно уж, ради дорогих гостей глоточек отопью, — решилась тетушка Матра. — Будьте здоровы, в другой раз тоже не обходите мой дом, не гнушайтесь моей хлеб-со ли.

Когда чарка обошла круг, Бахманов, так и не успевший зайти в правление, поинтересовался, как им удалось построить машинный двор.

— За счет ссуды, — ответил Сапунов. — У государства занять не трудно, а вот чем расплачиваться станем? Харитонову вашему легче, он до ссуд не больно охоч, берет с оглядкой.

— Зато у нас и машинного двора нет, — зло сказал Бахманов.

— С кормами лучше, молока больше производите, мяса, — вставил Старовойтов.

— Где там лучше! Как и вы, солому из-под Волгограда возим, своей не хватает.

— Ну не говори… Видел я ваших коровок весной, как выгнали на пастбище. Куда нашим до них! У нас половина телят нынче пала от бескормицы. Вот вам и мясо, молоко…

— Сами виноваты, клевера-то подчистую запахали, — сказала Качырий.

— Не запашешь, голову снимут.

— А вот Харитонов большую часть клеверов сохранил. Луга, верно, запахали, кукурузу посеяли. Эх, какие луга были! В иной год по сорок центнеров с гектара сена накашивали, теперь — конский щавель да лебеда…

— Как же ему удалось сохранить клевера? — заинтересовался Сапунов.

— На риск пошел, повадки приезжих начальников изучил. Они ведь подолгу не задерживаются в колхозе, но всем полям тоже не ездят — пыль, жара. Им покажи рожь, особенно, кукурузу, горох, кормовые бобы. Вот Харитонов или агроном Осипов ездят, показывают. Мне тоже показывали. В июле прошлого года дело было. Приехали мы с Харитоновым на кукурузу, где раньше луга-то были. По всей плантации ни одного сорняка, междурядья вдоль и поперек тщательно обработаны, почва взрыхлена. И на ней, куда ни кинешь взгляд, вот такусенькие стебельки кукурузы. Смотреть не на что. «Чем скот-то кормить будете?» — спрашиваю. «Чем?». Поглядел он на меня, этак, изучающе, вздохнул. «Ладно, покажу, но с условием: не для блокнота». И повез на клеверища. Это был чудо-клевер — высокий, густой, весь в крупных розовых кашках. Максим Игнатьевич так и просветлел, глаза сияют. Как мальчишка, сдернул с себя фуражку, кинул на травостой — и она лежит, вся на виду, чуть колышется на гибких сочных стеблях. Вот вам и «клевер — с поля вон!» Показал и другие участки, не хуже этого. По разным местам размещают его, на дальних участках, в плотном окружении других культур — гороха, кормовых бобов, словом, подальше от посторонних глаз.

— А как же в отчетах?

— По отчетам у нас клеверов и в помине нет, — усмехнулся Бахманов. — Мы же не какие-нибудь «травопольщики».

— Так это же явное очковтирательство! — воскликнул Старовойтов. — Обман среди бела дня.

— Возможно. Зато, как вы сами признаете, в «У куате» больше производят молока, мяса…

— У них, слыхать, и овес сеют, — вмешалась тетушка Матра.

— Мы тоже нынче посеяли полета гектаров, — сказал Сапунов. — Народ настоял. А то впору всех лошадей в расход пустить. Какая же лошадь, если ей не давать ни грамма овса? Они у нас зря не стоят: фураж на ферму подвозим, огороды колхозникам пашем, зимой в лес за дровишками съездить надо. Не тракторы же гонять за каждой малостью, их у нас и без того нехватка. А вот припрятать овес подальше с глаз не догадались. Харитонов тоже хорош, нет чтобы по-соседски надоумить, такое дело умолчал. Кузьма Филиппович две недели у пас был и тоже — ни слова. Много чего полезного подсказал, а про это — молчок.

— А ты бы сказал? — спросил Старовойтов. — Тебе, вон, за эти полета гектаров чуть выговор не влепили. А Харитонова в пример ставили: понял человек преимущества пропашной системы земледелия. — Одного в толк не возьму, — задумчиво продолжал Сапунов, — Как он умудрился упрятать свои клевера от Доронина? Этот не испугается пыли да жары, ездит по волям, пока все не высмотрит.

— От Доронина прятать не надо. Он был на клеверах.

— И что?

— Полюбовался, похвалил. На прощанье сказал: «Ты мне ничего не показывал, я ничего не видел».

— Та-ак…

— Я тоже вам ничего не рассказывала, вы ничего не слышали.

— Понятно. «Не для блокнота», — Сапунов пытливо глянул на Качырий. — А в других колхозах тоже так… приспосабливаются?

— Не везде

— Ничего, жизнь научит, — убежденно сказал Бахманов.

— Видишь, как получается, Кондратий Силыч. Век живи, век учись.

— Глядишь, по шее получишь.

Ну, это еще как сказать. — загорелся Сапунов. — Мы с тобой тоже не дураки. Сами не догадались, у других поучимся. Давеча, когда ты воскликнул, это, мол, очковтирательство, обман среди бела дня, я тоже хотел возмутиться: кого обманываете, партию? Нет, не партию, некоторых заумников, которые, не зная броду, лезут в воду, да еще покрикивают: «Давай, давай, тут мелко, возьмем на ура». А партия — это мы с вами, миллионы коммунистов во главе с Центральным Комитетом.

— Наш Филипыч как-то сказал мне, — вспомнила Качырий. — Главное, говорит, работать на совесть. Опираться на достижения науки и техники, но и учитывать практический опыт, местные условия.

— Верно. Скажи Максиму Игнатьевичу, соседи, мол, челом бьют, семян клевера просят.

— Значит, сам в петлю лезешь? — улыбнулся Бахманов.

— А тебе что, моей головы жалко? Впрягаюсь в одну упряжку с вами, с Харитоновым, с Дорониным… Сообща-то сподручнее тянуть воз, так, Кондратий Силыч?

— Что ж, поднатужимся, глядишь, и вытянем в гору.

В конце недели стряслась беда…

Утром из летнего лагеря прибежала Ведасий.

— Качырий акай, поросята дохнут!.. Из тех, что вчера привезли, восемь поросят пало…

— Беги за Ниной Георгиевной! — распорядилась Качырий, а сама поспешила в лагерь.

Под навесом, на соломе, лежало десятка полтора поросят. У Качырий сжалось сердце. Она тревожно, с жалостью глядела на больных животных, принялась тормошить их — одни пытались отползти, другие лежали, безучастные ко всему, тяжело дыша.

Ондри Япык принес еще одного, молча положил на солому.

— Чем кормили? -резко спросила Качырий.

— Ничего такого не давали, — развел руками старик. — Обратом поили. В кормушках сухой концентрат. Может, травой какой объелись?

Ондри Япык переживал больше всех. Ведь его здесь за старшего оставили, все поголовье ему доверили. Что люди теперь скажут? «Ондри Япыка и близко к лагерю не надо было допускать, кто знает, не доглядел или нарочно чем-нибудь потравил». Как еще за ними доглядывать? За своим поросенком так не ухаживал, даже ночевать домой не ходил…

— Ума не приложу, что с ними приключилось? — говорил он. — С утра хожу подбираю.