Зинаида Каткова - Где ты, счастье мое?

И тогда в заднем ряду поднялся чернобородый великан Когой Микивыр.

— Почему нет, есть. Так наболело, что терпеть невмоготу.

— Товарищ Пекпулатов, пройди сюда, а то люди тебя не видят, — попросил Харитонов.

— Меня отовсюду увидят, — сказал Микивыр, но все — таки пробрался вперед, встал возле стола президиума, наполовину загородив собой низкорослого Алексеева.

Харитонов показал ему на трибуну, покрытую красным кумачом, Микивыр отмахнулся: «Ну ее, еще раздавлю ненароком». Послышался смешок, но строгий взгляд кузнеца тут же оборвал его.

— У меня вопрос к вам, товарищ секретарь, — Микивыр всем корпусом повернулся к президиуму. — Скажите, когда будет конец всем этим безобразиям, а?

— О каких безобразиях вы говорите? — насторожился Алексеев.

— О тех самых. Видите, что у нас делается? Назад ведь идем, тварищи! Партия нас зовет вперед, к коммунизму, а мы — назад. Куда придем, а? Может, вы скажете, товарищ секретарь?

— Что это за демагог? — наклонившись к Харитонову, тихо спросил Алексеев. Но кузнец услышал.

— Ты меня не обзывай! — грозно зарокотал его бас. — Когда мы создавали колхоз, ты еще материну титьку сосал, пеленки марал. Ти-хо! — рявкнул он, заметив движение среди присутствующих. — Я еще не все сказал. Долго молчал, терпел, теперь скажу. А ты, Пал Палыч, в протокол записывай, нечего на меня глаза пялить, я тебе не старуха твоя.

— Никифор Когоевич, ты поспокойнее, — попросил Харитонов. — И ближе к делу.

— А ты меня не успокаивай! Ты, вон, его успокаивай. Знаю, что он тебе нашептывает, дескать, лишить его слова…

— Правильно! — не выдержал Алексеев. — Вы забыли, что здесь партийное собрание, вы. напрашиваетесь на персональное деле. Будет вам персональное дело! Никому не позволено…

— Хватит! — оборвал Микивыр. — Садись, а то сам посажу…

Харитонов черкнул на клочке бумаги, мол, не связывайтесь с ним, показал Алексееву. Секретарь сел, но долго еще не мог успокоиться, на полных щеках его выступили красные пятна, пухлые руки дрожали. Он что-то сердито выговаривал Харитонову, тот согласно кивал.

Микивыр ничего этого не видел, он продолжал греметь:

— Рабочие плавят сталь, добывают нефть… Верно! Тракторы для пас делают, машины. Труд наш облегчают! Ядохимикаты вырабатывают, минеральные удобрения… Для чего? Чтобы урожаи были выше. Концентраты, костную муку, всякие там минеральные корма… Чтобы скот был продуктивнее. А мы что им даем, рабочим? Фигу мы им даем, вот что, товарищи! Был я в воскресенье в городе, видел. Бедновато в магазинах с продуктами. За маслом в очередях стоят! Вот я и спрашиваю, отчего так? Была война — понятно. Теперь не война.

— Все это — временные затруднения, — подал реплику Алексеев, поднялся, видимо, собираясь дать разъяснения. Но кузнец не дал ему такой возможности.

— А раз временные, надо кончать с ними! — рубанув рукой, отрезал он. — Ты, секретарь, почему не придешь ко мне в кузницу, не поучишь, как железо ковать? Потому что никогда не кузнечил, не знаешь. А вот председателя нашего да агронома все учат, как сеять хлеб. Это не сей, то сей, эдак не сей, вот так сей… Кукурузы триста гектаров посеяли.

— Прибавь еще пятнадцать, — подсказал Пал Палыч, и тут же склонился над протоколом, наткнувшись на колючий взгляд Алексеева.

— Триста пятнадцать гектаров земельки пустует! Гороха столько же сеем, половину в земле оставляем — убирать печем. Вручную по справляемся, да все равно потери большие. Паров чистых нет, все занято. Рожь сеять надо, а где? Тут горох, там бобы, здесь свекла. Откуда будет хлеб? Откуда будут корма? Луга все испохабили. Ладно хоть клевера…

Распалившийся Микивыр хотел сказать: «Ладно хоть клевера не запахали, как в других колхозах», по Харитонов, за все это время ни разу не перебивший выступающего, вдруг грубо оборвал:

— Товарищ Пекпулатов, твое время вышло!

Микивыр волком глянул на внезапно побледневшего председателя колхоза, потом на Пал Палыча, многозначительно приложившего к губам кончик авторучки, на других, испуганно-настороженных, не сводящих с него глаз, смутился.

— Кхм . Сейчас закончу.

— Ты и так говорил целых пятнадцать минут. Садись!

— Не мешай, два слова только скажу. — Микивыр повысил голос: — Вот я и говорю, ладно хоть клевера запахали. Подчистую! на том месте рожь сеем, а то бы — беда. Все, я кончил.

Люди заговорили, задвигались. Кто-то ткнул кузнеца, пробиравшегося к своему месту, в бок, Микивыр ответил белозубой улыбкой. Алексеев о чем-то спрашивал Харитонова. Пал Палыч встал.

— Товарищи, по ходу дела даю справку. Наш уважаемый кузнец не совсем в курсе дела. Кукурузы у нас не триста, а пятьсот гектаров, точнее, пятьсот пятнадцать. Так, Кузьма Филиппович?

— Так.

— Верно, верно, — закивал Микивыр. — Я маленько маху дал.

Он сам удивлялся, как это мог забыть, что о клеверах говорить нельзя — считается, что там тоже посеяна кукуруза.

Прения продолжались. Но не скоро Харитонову удалось направить собрание в нужное русло. Горячее выступление кузнеца затронуло многих коммунистов села. Вспомнили о волгоградской пшенице, однажды выданной на трудодни. «Дорогой этот хлебушко, — говорили тогда колхозники. — На пароходе его везли, на поезде везли, потом на автомашинах — одна перевозка чего стоит». Только после выступления учителя и заведующей медпунктом положение выправилось, началось обсуждение доклада.

Алексеев, выступивший последним, сделал вывод, что все эти «нездоровые выпады», имевшие место на данном партсобрании, свидетельствуют о крайне низком уровне политико-массовой и воспитательной работы в колхозе, на что новому составу партбюро следует обратить самое пристальное внимание.

— Товарищи! — в заключение сказал он. — Сейчас, в дни подготовки к очередному двадцать второму съезду партии, мы должны направить все свои усилия на то, чтобы встретить это историческое событие новыми успехами во всех областях сельского хозяйства. Надо, подчеркиваю, не рассуждать, а работать, засучив рукава. Только так мы сможем с честью выполнить план третьего года семилетки и, тем самым, внести достойный вклад в дело построения коммунистического общества в пашей стране.

Краем уха слушая Алексеева, Харитонов еще раз пожалел, что Доронин не смог приехать на собрание. Алексеев, конечно, ничего нового не скажет, ничего по прояснит.

После короткого заключительного слова докладчика перешли ко второму вопросу — выборам нового состава партбюро. Когда назвали фамилию Качырий, её бросило в жар.

Началось обсуждение кандидатур. Слово взял старейший коммунист, ветеран колхоза Опанас Кырля.

— Екатерина Павловна пришла к нам недавно, — сказал он. — Но мы верим ей, потому что хорошо знаем её родителей. Отец Качырий, бедняк-безлошадник, был активным борцом за Советскую власть. Он первым из токтайсолинских марийцев вступил в партию большевиков. Из-за этого Павыл чуть не погиб от руки деревенских богатеев. Микивыр, помнишь?