Зинаида Каткова - Где ты, счастье мое?

— Зачем?

— Шланг короткий. Не достает до кукурузы.

— До какой кукурузы?

— А вон, — Аркаш показал на ноле. — Разве я тебе не говорил?

— Ничего не говорил.

— Вот албаста! [27] [27] Ллбаста — бранное слово, здесь — возглас, выражающий крайнюю досаду. Тогда мне не мешает и второй рог набить, — Аркаш снова потрогал ушибленное место.

— Больно?

— Ничего, памятка останется.

— Ты про дело говори!

Кукурузу будем поливать. Эго наш комсомольско-молодежный участок. Смотри, из деревни целый обоз идет! Впереди, на машине, наш механик. Ты, сойди, ядам задний ход. Как достигну края поля — сигналь.

Рае стало неловко за свою оплошку, но раздумывать было некогда. она выпорхнула из кабины, отбежала назад.

— Дава-ай!

Аркаш, высунув голову из кабины, смотрит назад, но, кроме девушки, ничего не видит. «Какой сегодня счастливый день! Вот бы до утра так вместе работать…»

— Давай, давай! Стоп! Еще немного… Хватит! — Рая резко опустила поднятую руку.

Аркаш открепил конец шланга. Серебристая струя воды, шипя и брызгая, устремилась на ноле.

— Чуешь, как шипит земля?

— Это вода шипит.

— Нет, земля. Ишь, как жадно пьет.

— Ну и когда ты польешь всю кукурузу? — смеется девушка. — Или только краешек поля побрызгаешь?

— Не беспокойся, всю польем. Вон, Бахманов с той стороны заезжает.

— Костя?!

— А ты откуда его знаешь?

— Так ведь Катя, его жена, — наша соседка.

— Значит, ты у них будешь жить?

Рая не успела ответить, как примчалась подвода с пожарным насосом. На телеге сидел Виталий и еще два парня.

— Аркаш, показывай, где пожар — мигом потушим!

— Не видишь, в груди у него полыхает пламя! — увидев возле дружка незнакомую девушку, хохотнул Виталий.

— Так вот зачем он вперед всех укатил! Братва, что будем спасать — кукурузу или самого кукурузовода?

— А вот я вас самих чуток остужу! — Аркаш направил струю на парней. Те с хохотом кинулись врассыпную. Кто-то, изловчившись, вырвал шланг у Аркаша, окатил его самого.

— Братва, потушил! не горит, только чадит!

— Давай еще, а то снова вспыхнет!

Воспользовавшись суматохой, Рая шмыгнула в кабину. собрала свои вещички, с опаской обошла дурачившихся парней.

— Як Косте пойду. Еще увидимся!

— Слыхали? Они еще увидятся… Э, красавица, а мы еще увидимся нет?

— Увидимся! — донеслось в ответ.

Притихшие парни проводили её взглядом.

— Кто такая? — спросил друга Виталий.

— Знакомая Бахмановых, — нехотя ответил Аркаш и вдруг рассердился. — Чего рты поразевали? Беритесь за дело! И так сколько времени потеряли.

На другой день Бахмановы встали позже обычного. На столе уже шумит самовар, на шестке фырчит картошка, поджариваемая на свином сале.

Качырий в сенцах заправляет постель. Костя, как всегда, выбежал во двор на гимнастику. Сидя у окна, Рая наблюдает за ним.

Бабка Епремиха поставила на стол пышущую жаром сковородку, недовольно заметила:

— Каждое утро так изгибается. Удивляюсь, как ему не надоело? Погоди, еще гирю поднимать начнет, потом водой колодезной обливаться… Уй, как подумаю, мурашки по телу бегут!

— Кувай, после такой зарядки Костя сковородку-то один опростает, — смеется Рая.

— Он, сарманай, опростает. Айда пусть ест на здоровье. У пас еще каша есть, яички вареные…

На душе у Раи хорошо, покойно. Особенно ей полюбилась бабка Епремиха со своей забавной присказкой. Рассердится ли — сарманай, по спине ли ласково похлопывает — опять сарманай. Да вряд ли когда она сердится по-настоящему… Качырий рассказывала, что муж Епремихи и два старших сына не вернулись с фронта. До сих пор бабка Епремиха хранит на дне сундука завернутые в чистую тряпочку скупые солдатские письма, пожелтевшие фотографии и три «похоронки». Младшего сына должны были призвать в армию уж после войны. Но в тяжелый послевоенный год парень стянул из колхозного амбара мешок ржи. Судили. С тех пор о нем ни слуху, ни духу. Прокляла его Епремиха, так на суде и заявила: пусть хоть сквозь землю провалится, больше он ей не сын. Невестка, жена старшего сына, бездетная вдова, погоревала, поплакала, как получили похоронную, а потом перебралась к своим родителям и через год вышла замуж. Двух других сыновей Епремиха так и не успела женить. Много горя и невзгод выпало на долю одинокой старушки, а никто, говорит, в деревне не видел её слез, не слышал её жалоб.

— Ой, сарманай, что ты меня так разглядываешь? Смотри, сглазишь, кто тогда вам поесть сварит.

— А вы верите в сглаз?

— Как не верить, — вокруг глаз бабки разбежались лучики морщинок, казалось, каждая морщинка дрожит от смеха, излучает тихий мягкий свет. — Такую красавицу, как я, долго ли сглазить. Ишь, какая я молодая да пригожая. Только вот зубы повыпадали. Качырий собирается в город меня везти, новые зубы вставить. Не знай как будут вставлять, боюсь, кабы гвоздями к деснам прибивать не стали. А ну как вылезет гвоздь наружу, — Епремиха, скривив рот, приставила к щеке кулак, вытянула привой указательный палец, имитируя гвоздь, торчащий из её щеки.

Рая так и зашлась в заливистом смехе.

В конце завтрака к Бахмановым пришел Опанас Кырля, степенно поздоровался со всеми, только на Раю не обратил ни малейшего внимания, видимо, принял за постороннюю. Видя, с каким радушием Качырий и Костя встретили старика, Рая подумала: «Наверное, это очень заслуженный человек».

Опанас Кырля казался сильно встревоженным. На лбу его залегли глубокие морщины, в родниково-чистых глазах затаилась боль, горькая обида. Вытянув жилистую шею, он рывком расстегнул ворот линялой ситцевой рубахи, сложил руки на тяжелом набалдашнику трости, зажатой промеж колен.

Качырий пригласила садовода к столу.

— Не до чаев мне, — отмахнулся старик, с укором глянул на механика. — Обижаешь меня, старика, Константин Ильич. Аль неверно говорю? Кукурузу поливаете, а сад? Про сад почему забыли, а? Или, думаете, яблоням воды не надобно? Кукуруза, ежели хоть на силос вырастет, доярки вам спасибо скажут. А сад зачахнет, люди Кырлю проклинать станут, а? У тебя, вон, самого скоро дите будет. Ему яблочка не захочется, да? Аль в город съездишь, на рынке купишь, а меня, старого садовода, засохшие яблони корчевать заставишь? Не будет так! — Кырля гневно пристукнул тростью. — Лучше две — три цистерны воды в сад направляй. Каждый вечер! Чуешь? Добром прошу, а не то…

— Ну-ка, ну-ка, что ты сделаешь, сарманай? — живо подхватила бабка Епремиха, взглядом подбадривая соседа, мол, валяй, бери их за горло, нечего им с кукурузой канителиться, пусть настоящим делом займутся.

— Что сделаю? Перехвачу машину на дороге, заверну в сад. Не остановится — поперек дороги лягу, пусть меня, безногого инвалида, колесами задавит. Эх, механик, как ты не понимаешь? Погибнет сад, не жить мне. Всю душу свою в него вложил, все силы отдал, — Кырля уперся лбом на руки, сложенные на набалдашнике трости, умолк.