Зинаида Каткова - Где ты, счастье мое?

— Да уж нашла бы что, — Епремиха оглядела всех присутствующих и выпалила: — Лисопед бы себе купила!

— Что-о?!

— Ли-со-пед, оглох, что ли? А то, как пойду в лес по грибы пли по ягоды, обратно еле плетусь.

— Да ты же с него свалишься, ребра переломаешь!

— А чего там хитрого? Садись, вот этак верхом, да и крути ногами. — Епремиха. по вставая со скамейки, показала, как ездят на велосипеде.

— Ой, не могу!

— Кувай, перестань, лопну!

— Ты лучше купи мотоцикл!

— На черта мне мотоцикл. Он больно тарахтит, еще оглохнешь.

Качырий не заметила, как голова у нее перестала болеть. хотя засиделись они допоздна.

Тихо в избе. Только слышно, как на передней стенке, промеж окон тикают ходики: кылт-калт, кылт-калт…

На новом месте сон не идет… Жарко. Качырий откинула тяжелое стеганое одеяло, перевернула подушку.

Где-то неподалеку сонно тявкнула собачонка, выждала и залилась тонким, пронзительным лаем. «Совсем как наш Пурлеш [13] [13] Пурлеш — укусит, », — подумала Качырий. Пурлешку крохотным мутноглазым щенком принес откуда-то отец. Поначалу его назвали Полканом. Щенок подрос, возмужал и превратился в веселенькую собачку, величиной не более кошки. «Вот так Полкан!» — смеялась мать. Однажды к ним во двор зашла незнакомая женщина. Собачка с лаем бросилась к ней. «Пурлеш! Пурлеш!» шутя крикнула мать. Женщина испуганно попятилась, а собачка тотчас подбежала к хозяйке и завиляла крендельком-хвостиком. «Я думала она и впрямь укусит, а это, оказывается, кличка такая», — облегченно вздохнула женщина. С той поры Полкан получил новую кличку: Пурлеш.

— Качырий, ты спишь?

— Нет.

Таис тихонько подсела на край кровати.

— Что-то и мне не спится…

Весь вечер Таис казалась задумчивой, шутила, смеялась. но все как-то не от души. И спать легла не сразу. Проводив гостей, они долго стояли на крыльце, глядели на далекие звезды и молчали. Потом Таис постелила гостье постель, а сама принялась убирать посуду и все о чем-то думала.

— Случилось что? — спросила Качырий, нащупав руку подруги.

— Ты материалы Пленума читала?

— Сентябрьского?

— Да, — в голосе Таис сквозило нетерпение.

— По радио мельком слышала. На политинформации говорили. А что?

— Да так… Ладно, спи.

— А сама что не спишь?

— Пить захотелось

— А-а…

Качырий снова прислушалась к собачьему лаю, к тиканью ходиков. С детства знакомые звуки. Не хватает лишь петушиного пения. И, как бы исполняя желание Качырий, во дворе гаркнул Степанихин петух: «Ке-ке-ре-ке-э-э!» Качырий улыбнулась. На душе стало хорошо, покойно. Она повернулась на другой бок и сразу заснула.

Всего два дня провела Качырий в Токтайсоле.

Она охотно прожила бы здесь до конца своего отпуска, если бы не видела, как бедно и трудно живут сельчане, как нелегко дается бескоровной Степанихе собрать хоть мало-мальски приличный обед пли ужин, как обе они, мать и дочь, тянутся из последнего, чтобы не уронить чести хлебосольных хозяев.

Рожденная в деревне и выросшая в нужде, Качырий отлично понимала душевное состояние Степанихи. Нет, хозяйка не стыдилась своей бедности, но и не выставляла её напоказ, не ныла, не сетовала на судьбу, может быть, потому что жила не одна она так. Просто ей было горько сознавать, что она не может принять свою гостью так, как ей хотелось бы, как положено по обычаю, как, бывало, принимали гостей до войны И эту боль, эту горечь она старалась подавить веселой шуткой.

Качырий решила пройтись по деревне, присмотреться к ней получше, поговорить с сельчанами. Таис куда-то исчезла. Степаниха отказалась сопровождать Качырий.

— Я свою деревню с закрытыми глазами вижу. Иди, прогуляйся, коли тебе интересно.

Разговоры с колхозниками открыли глаза Качырий на многое. Да, те, кто остался в деревне, не собираются уезжать на сторону, покидать землю отцов и дедов. Но и за дело по-настоящему не берутся, все чего-то выжидают, к чему-то примериваются.

Прежде колхоз был маленький — всего одна Токтайсола. Сейчас в него входят девять деревень. Председатель не здешний. Живет на частной квартире, раз в неделю наведывается к семье за десяток километров, где у него свой дом, хозяйство и где он много лет работал учителем.

— Партийный он. Приказали — стал председателем, — говорил старичок-бухгалтер. — По нонешним временам таких пришлых председателей много.

— Ну и как, справляется?

— Поначалу горячо взялся, а теперь… Так-то колхоз наш не на худом счету. Видать, справляется.

Уроженец Токтайсолы, в прошлом такой же бедняк, как и отец Качырий, с которым они вместе создавали колхоз. Пал Палыч явно чего-то не договаривал. Как ни старалась Качырий, ничего не получалось. Выпивает? Есть такой грех за председателем. Так ведь кто не без греха… Деревня пришла в упадок? Так разве ж одна Токтайсола. По другим местам еще не то увидишь. Война? Оно, конечно, война крепко порушила хозяйство. Опять же не век ссылаться на войну. Что дальше будет? А это один бог знает. Только еще в старину говаривали — на бога надейся, да сам не плошай.

Старый крестьянин, что еще с берданкой в руках дрался за Советскую власть, а потом «самолично» раскулачивал местных богатеев, в глубине души верил, что в недалеком будущем что-то должно измениться. Не может все остаться так, как есть, потому что не по закону это, не по справедливости. А кричать об этом прежде времени тоже нечего. Да и что может понять городская девчонка, хоть она и дочка Павыла? Жила бы в деревне, сама бы знала, что к чему, не лезла в душу людям, не бередила то, что и без того болит-ноет хуже гнилого зуба.

Не удалось поговорить и с председателем. Высокий, сухощавый, мускулистый, он лишь на минутку забежал в правление, сказал: «Если кто приедет из района, я — на ферме».

Больше всего Качырий поразила малочисленность, а то и полное отсутствие скота у колхозников. В городе почти каждый домовладелец имеет корову. А уж как с сеном мучаются! Косят по обочинам дорог, напустынях, на лесных полянках. Таскают накошенную траву мешками на себе, возят на багажнике велосипеда и раскладывают для просушки по крышам сараек, во дворах. Картофельную ботву и ту срезают, развешивают на заборах. А сколько мороки с выгоном на пастбище. Рано утром надо проводить корову за город, на место «сбора», вечером идти встречать ее. С середины зимы начинают кормить покупным сеном, с базара. И все-таки держат, находят в этом выгоду. А тут. в деревне. богатей лугами и сенокосными угодьями, стоят пустые хлевушки, из которых давно выветрился даже запах навоза.

За ужином Качырий спросила хозяйку:

— Кувай, почему вы не держите корову?

— А без нее лучше, вольготнее, — чуть улыбнулась хозяйка. — Летом ли, зимой ли спи хоть до одури, ни тебе доить, ни корму задавать не надо.