Йылмаз Гюней - Погубленные жизни

— Про Абдуллаха, дружище, речи нет. В этой громадине сто пятьдесят кило весу. Чего же с ним тягаться? Надо искать противника, равного тебе по силе.

— Конечно, только на равных, — поддакнул Хыдыр. — Это самое справедливое.

— Ну, братцы, я пошел, — сказал Омар. — Смотрите не скучайте!

— Иди, у тебя дел много. Счастливо!

Едва Шакал отошел, Хыдыр рассмеялся…

— Послушай, Хыдыр, я пошутил, а ты мои слова за чистую монету принял, — упрекнул его Халиль. — Ведь осрамлюсь!

— Ерунда! Ты, Халиль, молодой, а молодые должны все в жизни испытать.

Телли Ибрагим и его сын Мемед разложили неподалеку от танцующих свой товар — связки сахарного тростника.

Все вокруг веселились, заводили разные игры. Несколько человек напряженно смотрели на разложенные на солнце апельсины. На чей апельсин садилась муха, тому доставались апельсины всех остальных игроков. Чуть поодаль состязались, кто, крутанувшись на месте, ловче расколет сахарный тростник. Рядом, смачно чавкая, что-то жевали… И всюду дети, дети…

— Когда-то и я был мастер колоть тростник, — сказал Хыдыр, — а сейчас уже не могу. Крутанусь разок — голова кружится, мутить начинает.

Якуб кончил танцевать, остановился, вытер платком лоб и крикнул:

— Ну, кто хочет со мной помериться ловкостью?

Все молчали.

— Давай, Алтындыш, выходи!

— Ну что ты, Якуб! Где мне с тобой, молодым, тягаться.

Якуб самодовольно улыбнулся и посмотрел на Халиля:

— Тогда давай ты, Халиль! С поворота рассеку у стебля два колена. Играем на десять стеблей, идет?

— Подумаешь, два! — спокойно ответил Халиль.

— Секу с поворота три! — объявил Якуб.

Халиль, подумав, бросил:

— Секу четыре!

— Четыре? Значит, делаешь полный оборот и рассекаешь четыре верхних колена?

Халиль кивнул.

— Ладно, — сказал Якуб, — начинай!

Халиль выбрал стебель, очистил от листьев, заострил конец и с силой воткнул в землю. Вокруг собрались любопытные.

— Шутка ли, дорогой, с одного маху рассечь четыре колена? — покачал головой Алтындыш.

— Рассечет — дам ему десять стеблей тростника, не рассечет — пусть сам мне столько же отдает, — сказал Якуб.

— Халиль, ты бы скинул шинель, — посоветовал Хыдыр.

Халиль улыбнулся благодарной улыбкой, будто сам не догадался бы это сделать, и, сняв шинель, отдал ее Хыдыру. Затем, не мешкая, всадил нож в середину тростникового стебля. Подождав, пока тростник перестанет качаться, выдернул нож, затем, чуть подровняв стебель, вновь воткнул его в землю и замер в ожидании. Потом резко крутанулся на одной ноге, схватил нож и с криком: «Один, два, три… четыре!» — рассек стебель тростника до четвертого колена.

— Четыре! — эхом повторила толпа.

— Вот это да!

— Молодец!

У Хыдыра выступили слезы. Он как ребенок радовался за Халиля.

— Молодец, Халиль! Молодец, брат! Молодец!

Лицо Халиля покрылось испариной. Он по-мальчишески улыбнулся Хыдыру, накинул на плечи шинель и сказал:

— Ибрагим-аби! Тростник, который я выиграл, разделите между гостями, пусть все полакомятся.

Якуб пожал руку Халилю.

— Молодчина, Халиль! Не думал, что ты такой ловкий и сильный.

— Сагол, брат! — ответил Халиль.

Похвала Якуба, видно, приободрила его еще больше.

Во дворе Мамед-аги перед началом борьбы проводились петушиные бои. Из кофейни Сабри притащили стулья для почетных гостей — старейшин деревни и их сыновей. Позади толпились их подлипалы и прихвостни. А напротив стеной стояли крестьяне. Бились петухи Дурмуш-аги и его племянника Дурду.

Батраки Дурмуш-аги — Али Осман, Халиль, Мухиттин, Хыдыр, Сулейман — тоже были здесь. Только Дервиш не пришел: была его очередь приглядывать за скотиной в хлеву. Сторож Муса с винтовкой за плечом едва сдерживал напиравшую толпу.

— Подайтесь назад, родимые, ну хоть немножко, чтобы и другим видно было! — без конца повторял он.

Как только белый петух Дурмуш-аги обратил в бегство петуха Дурду, на середину двора вышел Давулджу Расим и ударил в барабан. Он играл и танцы и песни, приводя людей в восхищение. В стороне двое мальчиков готовились открыть состязание борцов.

Вдруг толпа расступилась. Коджа Абдуллах швырнул пиджак в одну сторону, картуз — в другую и вышел на середину.

— Ге-е-ей! Дрожи, народ! С гор спустился тигр — Коджа Абдуллах! Кто рискнет померяться со мной силой — выходи!

— Этот «тигр», кажется, здорово нализался, — шепнул Дурмуш-ага своему племяннику Дурду.

Вскоре и остальные заметили, что Абдуллах пьян. Паша [14] Паша — титул генерала, сановника. Здесь — прозвище. Мустафа, собравшийся было побороться с Абдуллахом, сказал:

— Не стану я бороться с пьяным.

— Эй, Абдуллах! — крикнул, привстав со своего места, Дурду. — Ты рано вышел. Ведь еще дети не боролись.

— Не все ли равно, хозяин, раньше или позже? — ответил Абдуллах. — Джигит всегда и везде джигит: на суше, и в воде, и даже в воздухе. Ну, кому собственная шкура не дорога? Выходи! Повыкручиваю руки, а потом голову оторву. Пожалеет, что мать его на свет родила!

В ответ раздались приглушенные смешки. Надувшись, Абдуллах топтался на площадке, словно петух, то колотя себя по коленям, то становясь в борцовскую стойку.

— Эх! — подосадовал Сулейман. — Дал бы мне аллах силенок, я бы сейчас вышел и сказал: «А ну-ка, скотина, подойди!» Подмял бы этого болвана под себя, расквасил бы ему нос и всю его поганую морду! Посмотрели бы вы, как он стал бы после этого задаваться!

Между тем Абдуллах подошел к толпе бедноты, схватил за руку Кавалджи Хасана и швырнул его, словно мешок, на землю.

— Спасите, люди! Ей-богу, этот зверь меня убьет, — заорал Кавалджи и, вскочив, пустился наутек.

— Куда?! Стой! — взревел Абдуллах.

Но Кавалджи побежал еще быстрее. Абдуллах за ним. Народ покатывался со смеху. Наконец Кавалджи удалось скрыться в толпе. Абдуллах продолжал его искать. Люди расступились перед пьяным громилой. Только Хыдыр и его товарищи не двинулись с места. Тяжело дыша, Хыдыр в бешенстве произнес:

— Душить таких гадов надо! Глотки им резать!

Он сунул руку в карман и нащупал рукоятку кинжала.

— Пусть только подойдет — убью!

— Да не связывайся ты с ним, — вмешался Али Осман. — Подлец получит свое от аллаха! Чей хлеб жрет, за того и глотку дерет. Был у Дурду верным псом, а сейчас — Эмин-аге прислуживает. Измывается, ох как измывается он над беднотой!

— Такой ни в бога, ни в черта не верит, — сказал Хыдыр.

Тем временем Абдуллах пристал к Давулджу Расиму, который едва доставал ему до подмышек.

— Играй, Расим, играй как следует! Так, чтобы трус смелым стал!

Расим кивал головой и изо всех сил колотил в барабан.

— Громче! — кричал Абдуллах. — Еще громче!

Расим, наученный горьким опытом, нещадно бил в барабан, не спуская с Абдуллаха испуганных глаз. Ведь был же случай, тоже на свадьбе, когда один пьяный, разозлившись на Расима, прокусил ему ухо.