Йылмаз Гюней - Погубленные жизни

— Ну что, так и не нашлось смельчака, а? — выкрикнул Абдуллах.

Толпа глухо зашумела, всем надоело его бахвальство. Хыдыр в ярости стиснул зубы. Халиль побледнел.

— Дал бы аллах силы, — сказал Сулейман, — проломил бы подлецу его дурацкую башку. Да куда мне теперь. Я уж совсем одряхлел!

От досады и гнева Сулеймана прошибла слеза, и он начал протискиваться сквозь толпу. Али Осман схватил его за руку:

— Ты куда?

— Отстань, Али Осман! Не могу видеть эту сволочь, лучше уйду! — И Сулейман быстро зашагал к усадьбе.

— Чую, дьявол меня подбивает, так и нашептывает: выходи и умри или прикончи этого подлеца! — сказал Халиль.

— Не вздумай, — остановил его Хыдыр. — Этот дуболом тебя изуродует.

— Не горячись, — успокаивал Халиля Али Осман. — Он, скотина, нализался. Чего доброго, покалечит тебя. У него ведь ни стыда, ни совести.

Халиль опустил голову.

Абдуллах снова хлопнул себя по коленям и, оглядевшись по сторонам, заорал:

— Трусы несчастные! В целой деревне некому со мной побороться! Передохли вы все, что ли? Паша Мустафа, где же ты, сынок? А где Джемаль-ага? Где Пар-тош Ахмед?

Те, чьи имена назвал Абдуллах, чертыхаясь, заерзали на своих местах, но на площадку выйти не отважились.

— Эй, Расим! Почему никто не хочет со мной бороться? — орал Абдуллах.

— Ты у нас орел, один такой на весь Юрегир, кому с тобой тягаться?

Абдуллах схватил Расима за плечи.

— Пощади, братец, не тронь, — взмолился Расим. — Я против тебя — воробей, да и к тому же хворый, ей-богу, хворый.

— Хворый? Да ты здоров как бык.

— Ей-богу, хворый я. Голова болит, живот болит, все болит…

Дыша на Расима винным перегаром, Абдуллах уставился на него, словно собирался проглотить, и с такой силой стиснул ему плечи, что у Расима стали неметь руки. Он попытался вырваться, но не смог и пальцем шевельнуть. А Абдуллах упорно вглядывался ему в лицо, грозно вращая налитыми кровью глазами.

— От твоей занудной игры у людей пропала всякая охота бороться. За это придется тебе самому со мной схватиться.

— Побойся бога, Абдуллах! Не надо! Ведь ты меня убьешь! Я от ветра качаюсь, а ты — богатырь!

— Нечего прикидываться! Ты вон какой кряжистый! — Абдуллах схватил Расима и приподнял над головой. Барабан болтался, колотя Расима по животу, а сам Расим отчаянно барахтался в воздухе. Смотреть на него было и жалко, и смешно.

— За что ты меня так, Абдуллах! — кричал Расим. — Пощади, брат! Ой, поясница! Ой, живот!

— Молчи! — ревел Абдуллах.

— Отпусти меня, сынок! Я в отцы тебе гожусь. Эй, люди! Неужто нет среди вас ни одного мусульманина?

Рассевшиеся на стульях богатые гости покатывались со смеху.

— Спасите, братья!

— Сделаешь, что я тебе прикажу, — отпущу, — сказал наконец Абдуллах. — А не сделаешь — пеняй на себя: буду тебя так держать, пока не издохнешь.

— Приказывай ради бога! Все сделаю!

— Ну-ка закричи по-ослиному, — приказал Абдуллах. Расим поднатужился и закричал.

— Громче! Хозяева не слышали.

Расим опять закричал, на этот раз хриплым, срывающимся голосом, в котором слышались слезы. Абдуллах, в восторге от собственной выдумки, ликующе посмотрел на зашедшихся от смеха хозяев.

— Ей-богу, из тебя выйдет отличный осел. Ну а теперь полай по-собачьи!

Расим залаял и, словно собака, которой наступили на хвост, жалобно заскулил:

— Хватит, брат мой Абдуллах, прошу тебя, смилуйся!

Весь синий от натуги, он с мольбой поглядел на хозяев. Но те продолжали надрываться от смеха, хотя на Расима сейчас нельзя было смотреть без жалости.

Наконец Абдуллах разжал руки. Бедняга плюхнулся на землю и тотчас вскочил, чтобы побыстрее убежать. Но Абдуллах снова схватил его и с такой силой рванул к себе, что барабан откатился в сторону.

— Погоди малость, с тобой еще не покончено. — Абдуллах повалил Расима и уселся ему на живот.

— Не надо, Абдуллах, Хочешь — ноги твои буду целовать. Болен я, ей-богу. Что хочешь сделаю, только отпусти. Больно мне, сынок. Я старый… Ой, мама, задыхаюсь! Хозяева, спасите! Пятки вам целовать стану! Бинназ! Беги сюда, мужа твоего убивают!

Друг Расима, зурнач, побежал за его женой, которая в это время играла на дарбуке [15] Дарбука — односторонний продолговатый барабан, по которому бьют пальцами. и пела вместе с остальными женщинами.

— Умираю я, задыхаюсь! — стонал Расим.

Внезапно смешки и перешептывания смолкли. В наступившей тишине прогремел голос Халиля:

— Оставь его! Слышишь? Хватит издеваться! Хочешь бороться — я готов!

Халиль стоял на площадке, бледный от гнева. Все затаили дыхание. Хыдыр, сжав в кармане рукоятку кинжала, следил за происходящим. Абдуллах слез с Расима и выпрямился. Расим продолжал лежать на земле, корчась и плача.

— Позор на твою голову, Абдуллах! Настоящий мужчина никогда такое себе не позволит!

— А ты кто такой?

— Не твое дело!

— От тебя, сынок, навозом несет, хлевом. Чей ты батрак?

Халиль сжал кулаки и шагнул к Абдуллаху.

— Хочешь бороться — давай!

— Но от тебя, сынок, навозом разит!

Тут вмешался Дурмуш-ага.

— Пошутил, и хватит, — крикнул он. — Ты хотел бороться? Вот тебе противник. Борись. Эй, Халиль! Раз уж ты такой храбрый, повали эту рухлядь, не то я сам тебя на лопатки положу да еще сверху сяду.

Раздался дружный смех.

— Значит, ты батрак Дурмуш-аги? — продолжал издеваться Абдуллах. — Наверно, телят у него пасешь?

Ничто не приводило Халиля в такое бешенство, как унижение, и теперь он просто рвался в бой.

— Раз уж ты так надеешься на свое толстое брюхо, давай потягаемся.

— Этот зверюга искалечит Халиля… — дрожащим голосом пробормотал Али Осман.

Хыдыр шагнул вперед:

— Держись, Халиль! Стой насмерть! Придави этого болвана! Этого подлеца! Пусть только попробует тебя изуродовать — я его прикончу!

Люди пришли в возбуждение, зашумели. К площади приковылял на своих костылях и Длинный Махмуд.

— А ну, Халиль, покажи ему!

— И за меня отомсти, — кричал Кавалджи Хасан. — Дай ему как следует! Пусть знает.

— И за меня отомсти!

— И за меня!

— И за детей наших!

У Махмуда навернулись на глаза слезы. Али Осман хлопал в ладоши и приговаривал:

— Давай, родной, всыпь ему хорошенько!

Эти крики подбадривали Халиля, вселяли в него уверенность, трогали до слез. Впервые в жизни он почувствовал, что его здесь искренне любят.

Абдуллах деланно рассмеялся:

— Еще, чего доброго, возомнишь, будто и в самом деле на что-то годишься.

— Хватить трепаться! Начинай!

— А вдруг я тебе кости переломаю? Ведь ты мне до колена не достаешь, а еще в пехливаны лезешь. Знаешь, кто я такой?

— Мерзавец ты, вот кто!

— Да я тебя одной рукой сомну! — вскипел Абдуллах и ринулся на Халиля.