Йылмаз Гюней - Погубленные жизни

Дороги наконец подсохли. У каждого дома выстроились в ряд цветочные горшки. Вода из образованного дождями озера постепенно ушла, оставив лишь небольшие лужи, в которых лениво полеживают буйволы. Едва ветви сливы надели белоснежный свадебный наряд, как и все остальные деревья решили покрасоваться перед весной во всем своем великолепии. Под древним небесным сводом пчелы, жуки, птицы, затянув вечную песню весны, предаются любви на глазах у древних богов. Земля, ветви, деревья, виноградные лозы завели между собой разговор. С треском лопаются почки бальзамовых деревьев.

Начался праздник весны и в саду у Кадир-аги — буйно зацвели розы, лилии, дикие маслины, апельсиновые деревья, источая щемящий сладкий аромат.

Весна наступила. Весна шагает по долине Юрегира, где идет извечная борьба между землей и человеком. И на ней, на этой земле, где весна непохожа ни на какую другую в мире, живут люди-братья, те, что ближе остальных и к солнцу, и к аду, те, что своим потом орошают землю, те, в чьей груди бьется доброе сердце, хотя им приходится вести жестокую борьбу за жизнь. Это в их заскорузлых руках расцветают цветы. Это они, с виду гру-бые, грязные, дикие, лучше всех знают цену дружбе. Их дружба нерушима и крепка, как земля, на которой они живут.

В труде Камбер обретал счастье. Потому что он был человеком земли. И наверно, земля была ему ближе брата, роднее отца или сына. Он любил эту землю искренне, и, хотя его любовь была безответной, любил и пашню, и деревья, и птиц, и листья, и каждую травинку… Труд, земля… И еще Али Осман… Это были самые близкие друзья Камбера. Он жизни себе не мыслил без них. Станет ему тошно — затянет свою любимую: «Верная любовь — черная земля…»

Дурмуш-ага застал Камбера в саду за работой.

— Бог в помощь, Камбер!

Камбер вздрогнул от неожиданности.

— Спасибо, хозяин!

Дурмуш-ага достал сигареты, взял себе одну, затем протянул пачку Камберу.

— Дела, я смотрю, идут хорошо.

Камбер вытер о штаны руки и кончиками пальцев вытащил сигарету из пачки.

— Хорошо, очень даже хорошо.

Дурмуш-ага выпустил струйку дыма.

— Как сын учится? В следующий класс перейдет?

— Откуда мне знать? Одному аллаху известно. Дурмуш-ага рассмеялся:

— Неразумно ты поступаешь, Камбер. Сам бедняк бедняком, а сына грамоте учишь. Зачем? Все равно сыну бедняка одна дорога. Или, думаешь, грамота его в люди выведет?

Камбер в нерешительности крутил сигарету в руках, не зная, что ответить, потом сказал:

— Пусть немного поучится, ага, а там посмотрим, может, он третий класс закончит.

— Что третий, что пятый — один черт! Пустое это занятие! Пусть лучше идет работать. Да и балуешь ты его зря. Иной раз и наподдать не мешает, да так, чтоб искры из глаз посыпались!

— За что же его бить, ага? Он у меня послушный.

— Ну и что? Все равно бей! И ругай! Крестьянский сын с детства должен привыкать к битью и ругани.

Камбер смотрел, как потихоньку гаснет в его руке сигарета.

А Дурмуш-ага продолжал:

— Слушай, Камбер, что я тебе говорю. Всыпь ему разок-другой, да так, чтоб его скрутило. Пусть привыкает. А то вырастет изнеженным, тогда ему же самому несладко придется. Батрачить — это не у отца с матерью жить на всем готовом. Надо с него спесь сбить… Верно?

— Откуда мне знать, ага?

— Слушай, что тебе говорю, Камбер! А то пожалеешь, да поздно будет!

Камбер стоял как вкопанный. Лишь когда хозяин исчез из виду, он тяжко вздохнул и присел, положив мотыгу на колени.

«Бить Ремзи и приучать его… К чему? К рабству?»

Под вечер к Камберу зашел Халиль. Камбер сидел небритый, мрачный, погруженный в невеселые думы.

— Что с тобой, дядя Камбер?

— Видел я нынче Дурмуш-агу. Он мне такое сказал, что до сих пор будто нож в сердце торчит. Ни о чем, кроме этого, и думать не могу, Халиль.

Послышался неясный гул. В вечернем сумраке поднималось облако пыли.

— Народ с поля возвращается, — сказал Халиль.

Камбер посмотрел туда, куда глядел Халиль. Возвращались батраки, неся на плечах мотыги и скопившуюся за долгие дни усталость. Ибрагим с женой ехали на своей тощей кобыле.

— Селям алейкюм! — поздоровался Ибрагим с Камбером.

Сторож Муса шел качаясь, будто во сне. Халиль встретился взглядом с Эмине и больше не слышал гула голосов, ничего не слышал.

— Что с тобой? — удивился Камбер.

Батраки прошли мимо и скрылись из виду.

В третьем классе шли экзамены. В тот день Камбер встал раньше обычного и принялся мотыжить сад, возбужденно бормоча:

— О аллах! Ты все про нас знаешь, сам видишь, как мы живем. И Ремзи моего знаешь, очень даже хорошо знаешь. Дай же ему ясный ум, чтобы труды его не пропали даром! Растет он у меня обездоленным, ходит разутый и раздетый. Это ты тоже знаешь и знаешь, что будет, если все его старания пропадут зря. Только бесполезно говорить тебе об этом.

Время тянулось медленно, едва ползло… Как только посветлело, стали гнать коров на пастбище. За стадом шли дети и женщины…

«И моего Ремзи, если не выучится, ждет такое же будущее», — подумал Камбер.

Первые лучи солнца позолотили деревья, упали на крыши домов, на дорогу, с которой Камбер не спускал глаз, поджидая, когда примчится Ремзи с радостным криком: «Папа, меня перевели в четвертый класс!» Около полудня в сад прибежала взволнованная Ребиш, и Камбер с ужасом подумал: «Провалился Ремзи. На второй год оставили».

— Что случилось, жена? Неужели Ремзи…

— Ах ты бессовестный, еще спрашиваешь? Отцом себя считаешь, а? Чтоб тебя корчи скрутили!

— Что случилось, жена, говори! Неужели Ремзи на второй год остался?

— Все отцы сидят там, рядом со своими детьми! А ты здесь околачиваешься!

— Как это рядом с детьми?

— Я в окно заглянула! И Дурмуш-ага, и Эмин-ага, и Мясник Абдуллах — все в классе сидят. А мой горемычный — один-одинешенек. Все отцы там, а ты? Постыдился бы!

— Разве мы им ровня? Они хозяева… А меня туда и на порог не пустят.

— Знать ничего не желаю! Иди к сыну! Не пойдешь — я сама пойду.

Камбер растерянно смотрел на Ребиш.

— Иди же! — прикрикнула Ребиш.

— Не пустят меня туда!

— Иди, тебе говорят!

— Ладно, только я ведь ничего в грамоте не смыслю.

— И не надо. Хватит того, что рядом с сыном посидишь.

— А сад кому сторожить, деревья окапывать?

— Я посторожу. Дай сюда! — Она выхватила у мужа мотыгу и продолжала: — Иди же! Только прежде умойся. И высморкаться не забудь! Да отряхнись немного!

— Сходить-то я схожу, а если не пустят?

— Меньше разговаривай!

«Вдруг меня прогонят? — думал Камбер, идя по дороге. — Скажут: „Чего тебе здесь надо? А ну-ка проваливай!“ Что я тогда отвечу? Аллах, не дай мне осрамиться! Смилуйся…»

У школы Камбер долго стоял в раздумье: ждать сына здесь или вернуться домой? Сквозь щель в двери он видел детей и сидевших рядом с ними отцов. Камбер подошел к окну, украдкой заглянул внутрь. Между Дурмуш-агой и его братом Хусейном сидел Джавид. Дурмуш-ага лузгал семечки. Остальные дымили цигарками, поглядывая, как их чада решают задачку. Вдруг Камбер заметил Ремзи: он сидел в последнем ряду, в сторонке, совсем один и, склонившись над партой, писал. Сердце у Камбера дрогнуло, таким одиноким и сиротливым показался ему сын.