Йылмаз Гюней - Погубленные жизни

Али снова запел:

Вместе со всеми Ремзи повторял: "Не одевайся в белое, чтоб не узнали…" Он мотыжил рядом с Эмине. Ели они тоже вместе. Во время отдыха, если поблизости была тень, Эмине клала голову Ремзи к себе на колени, накрывала ему лицо и убаюкивала, как убаюкивают ребенка. Эмине — настоящий друг. Она всегда была рядом и своей улыбкой, взглядом, лаской придавала Ремзи силы.

— Настанет день, Ремзи, всему этому придет конец, — сказала она.

Ремзи улыбнулся. Он очень устал, хотя Эмине ухитрялась мотыжить и за него.

— Когда выучишься и станешь большим человеком, не забудешь нас?

— Разве смогу я забыть вас, сестра?

— Забудешь, Ремзи. Вот увидишь! Даже здороваться перестанешь. Что, неправду я говорю?

— Неужели, сестра, такое может случиться? Неужели можно забыть всех, даже тебя? Ведь ты ко мне так добра!

— Не забудешь, правда? Не забудешь наши мучения, если даже выйдешь в люди? Ведь тебе не придется тогда ни полоть, ни мотыжить. Будешь хорошо одеваться, вкусно есть. В жены возьмешь себе грамотную, такую же, как ты сам. Да я, Ремзи, буду счастлива, если ты хоть поздороваешься со мной, спросишь: "Как поживаешь, сестра Эмине?" Нет, не сестра, просто Эмине.

— Ты для меня всегда будешь сестрой.

Эмине вздохнула, задумавшись о будущем.

— Ну-ка, орлы, поднажмите, — крикнул надсмотрщик Курд Кямиль. — Перед такими, как вы, ни камни, ни горы не устоят! Живее, живее! Сын хозяина едет. А ну-ка, покажите себя!

Важно восседая на коне, к батракам подъезжал младший сын Кадир-аги — Хусейн.

— Бог в помощь, люди!

— Здравия желаем! — в один голос, по-солдатски, ответили батраки. Хусейн спешился и жестом подозвал Ремзи:

— Привяжи-ка, Ремзи, лошадь!

Отложив мотыгу, Ремзи подбежал к хозяйскому сыну.

— Смотри только, не упусти! Башку размозжу! Ремзи натянул уздечку и повел коня.

— Ну как, Кямиль? — спросил Хусейн. — Дело, я вижу, идет неплохо. К завтрашнему дню управитесь с этим участком?

— Управимся, хозяин.

Хусейн протянул Кямилю сигарету.

— Закуривай!

Эмине смотрела на Ремзи, она очень боялась, что он упустит коня, но мальчик уже привязал его и возвращался.

— Друзья, — обратился Хусейн к батракам. — Может, у вас жалобы есть или нуждаетесь в чем? Говорите прямо, не бойтесь!

— Какие, хозяин, могут быть жалобы? Единственное наше желание, чтобы вы пребывали в полном здравии, — поспешил ответить Кямиль.

— Мы не то что другие хозяева. Мы желаем знать, как нашим людям живется, — сказал Хусейн, — есть ли у них какие-нибудь жалобы.

— Никак нет, ага! — опять ответил Кямиль. — Никаких жалоб нет. Правду я говорю, люди?

— Правду! — отвечали батраки.

К Эмине подошел Ремзи.

— Я так боялась, что ты упустишь лошадь, — призналась Эмине.

— Тогда он, ей-богу, убил бы меня. А деньги за лошадь записал бы на отца. Тому до конца жизни столько не отработать.

На поля, на дороги спускались вечерние сумерки.

— Вечеру — почтение! — воскликнул Кямиль.

— Вечеру — почтение! — повторили батраки.

— Утру — благословение! — продолжал Кямиль. — Ибрагим-паше [30] Ибрагим-паша (1789–1848) — египетский полководец. Во время турецко-египетского конфликта 1831–1833 гг. его войска проникли в глубь Анатолии, тогда же часть арабов поселилась на юге Турции. — вечное упокоение! Нашему правительству — укрепление! Нашему аге — возвеличение! Нашему карману — пополнение! Слепому дьяволу — презрение! Пророку — благодарение!

Батраки хором повторяли за Кямилем. Потом все двинулись по домам. Эмине и Ремзи шли рядом. Вскоре их догнали батраки с других полей. Халиль, ехавший верхом на муле, подозвал к себе Ремзи.

— Ты, я вижу, в дружбе с Эмине. Хочешь, посватаем ее за тебя?

— Да разве можно? Она мне все равно что сестра.

— Ну и что? Посватаем, и все тут. Эмине — девушка красивая.

— Разве можно жениться на сестре?

— Так это же только говорится, что сестра. А ты с ней в самом деле дружишь?

— Конечно. Она мне помогает. И свой ряд мотыжит, и мой.

— Вот подрастешь — тоже будешь ей помогать, да?

— А то как же?

— Не забудешь?

— Никогда!

— Значит, ты любишь сестру Эмине?

— Конечно, люблю.

— Очень?

— Очень. А ты?

Халиль улыбнулся.

— Я? Я ничего про себя не знаю, Ремзи.

— А она тебя любит.

— Это она тебе сказала?

— Она не говорила, но я точно знаю.

Халиль обернулся. Его глаза мигом нашли Эмине в толпе батраков. Ох, до чего ж усталый был у нее вид!

Жизнь в долине Юрегир днем проходила в поле, ночью — на плоских крышах под белыми пологами. По вечерам сын сторожа Мусы играл на сазе. Вот и сейчас, слегка коснувшись струн, он запел:

Вот возьму и в горы убегу с тобою, На горе высокой я шалаш построю.

Эмине лежит под пологом и слушает Али. Она знает: он к ней неравнодушен. Она поняла это в тот самый день, когда Али вернулся из армии. Да и песни, которые он поет в поле, как будто нарочно для нее выбирает. А как он на нее смотрит! "Смотри, Али, смотри, сколько тебе угодно! — думает Эмине. — Осталось всего четыре месяца. Бедняжка Али! Нет больше прежней Эмине. Она отдана Халилю. Тому самому Халилю, который батрачит у Кадир-аги… А ты, Али, смотри, смотри, бедняжка. Четыре месяца осталось, четыре длинных, бесконечных месяца… Сто двадцать дней. Но ведь сто двадцать дней не так уж много — они промчатся. Вот следующий месяц — июль. Мой самый нелюбимый месяц. А после июля — жаркий август. А после августа, и оглянуться не успеешь, придет сентябрь. Все переселятся на хлопковое поле, поставят там палатки. Тогда-то уж придется пожариться на беспощадном солнце. И врагу такого не пожелаешь. Ну а затем начнется октябрь. Люди в деревню возвратятся. А там еще немного, и наступит долгожданная ночь. Халиль мне знак подаст, возьму тогда я свой узелок, на мать с отцом взгляну, уж очень мне их жалко оставлять, но что поделаешь: Халиль меня позвал! Так из века в век заведено: девушка льет слезы, но все равно уходит к любимому. Так и мать моя ушла вслед за отцом. И я уйду. Бегом буду бежать. Потом скажу Халилю: "Дай мне руку!" Схвачу его за руку и больше не отпущу. А ты, Али, бедняжка, смотри на меня, сколько хочешь. Но пусть не затаится в твоей душе злоба. Теперь уже недолго… Сердце Эмине принадлежит Халилю… Возьму я за руку Халиля и уйду с ним. Уйду и никогда не пожалею, не оглянусь назад. Мы выйдем из деревни, и Халиль обнимет свою Эмине, опустится вместе с ней на траву, а потом… Эх, Али, сам догадайся, что потом.

Еще четыре месяца, Халиль! Четыре долгих месяца, родной! Если аллах захочет душу мою взять к себе, то пусть возьмет ее, когда я буду в твоих объятиях. Еще четыре месяца осталось ждать…"