Йылмаз Гюней - Погубленные жизни

Голос Али звучал все нежнее.

Казалось, струны рыдают под его пальцами.

"Напрасно изводишь себя, Али. Ей-богу напрасно. Думаешь, мое сердце свободно? Отдано оно, отдано дру-тому. И лучше его нет на свете. Он всех беднее, а мне — всех милее…"

Ночь давно вступила в свои права. Умолк саз Али. Деревня в плену у ночной темноты. Ночь постепенно стирает воспоминания о дневном шуме, о мирской суете… Длинный Махмуд, Азиме и Вели спят. Не спится только Эмине. Она беспокойно ворочается в постели и все думает. Снова и снова считает, загибая пальцы: "Июль — он быстро пройдет, в августе попотеть придется, в сентябре от зари до зари будем работать на хлопковом поле, в октябре все вернутся домой. И все же как долго еще ждать!"

Порой девушке кажется, что цепочка бегущих дней бесконечна, что мечтам не суждено сбыться, что на пути вдруг вырастет непреодолимое препятствие. А между тем они с Халилем решили бежать сразу же после сбора хлопка. Эмине даже подарила Халилю платок в знак согласия. Возьмутся за руки и убегут. Им ничего больше не остается. Все из-за бедности. Ведь негде взять денег даже на барабанщика для свадьбы. Халиль предлагал бежать еще два месяца назад, но Эмине не согласилась. Она не могла оставить родителей до сбора урожая. Ведь только на ней, Эмине, и держится дом. Не работай она, отцу табака не на что было бы купить. У матери заработок нищенский. Поэтому Эмине и решила изо всех сил потрудиться осенью, собрать как можно больше хлопка, а потом уже бежать с Халилем, оставив родителям все, до последнего куруша. Эмине так хотелось, чтобы была свадьба, чтобы в волосы ей вплели золотые и серебряные нити, чтобы на голову накинули алую фату, руки окрасили хной. "Но ничего этого не будет. Такая уж у меня доля", — думает Эмине.

Вот еще о чем уговорились они с Халилем. Если Халиля хозяин пошлет в Адану, он непременно зайдет к Кель Хасану и попросит приютить их с Эмине на неделю-другую. Кель Хасан не откажет, тем более что жена Хасана всегда любила Эмине. Это она первая ей сказала: "А Халиль-то на тебя засматривается".

Эмине знала, что огорчит родителей, но утешала себя мыслью о том, что вскоре вымолит у них прощение. Отец поймет, что у нее с Халилем не было другого выхода, и они помирятся. Все остальное уладится. Они с Халилем найдут какую-нибудь развалюху, приведут ее в порядок и будут там жить, платить за нее придется не больше десяти лир. Постелью на первых порах будет служить кусок холста. Бросят в печку немного хвороста — и в постель. Прижмутся друг к другу и будут спать, согреваясь теплом друг друга. "Тем, у кого два сердца слились в одно, и на соломе рай", — часто повторяла себе Эмине. Они будут работать. Первым делом купят одеяло, потом — простыни, а уж потом и два покрывала. И на огне их очага непременно будет стоять кастрюля, пусть даже пустая. Чтоб люди не думали, что они голодают… А потом настанет день, когда им не стыдно будет распахнуть настежь окна и летом спать на крыше.

"Год, два, ну пусть, на худой конец, три года промучаемся, — думала Эмине, — а затем все пойдет своим чередом, все наладится".

Была уже поздняя ночь. Утомленная бесконечными думами, Эмине тщетно старалась уснуть. Халиль, только Халиль и ее мечты, октябрь, счастливые дни, и снова — Халиль, Халиль, Халиль. Новые мечты, новые думы. У Эмине разболелась голова. Боль все усиливалась. Поспать бы! Но уснуть Эмине не могла.

Спать, спать, спать… Халиль, октябрь, любовь, мягкая земля, усталость, мгла, туманы — и наконец сон.

Наступило утро.

— Эмине! Доченька! — звала мать. — Эмине, дитя мое! Доченька! Все уже в поле идут.

Наконец Эмине открыла глаза.

— Еще ведь совсем темно.

— Какое там темно? Отец и тот уже ушел.

Ни отца, ни Вели действительно не было видно. Ушли собирать колосья. Эмине села на постели и, покорно склонив голову, сказала:

— Иду…

— Не заболела ли ты? Если нездоровится, не ходи, доченька. Поспи еще немного. Я одна пойду.

Эмине в нерешительности помедлила, не зная, идти ей или остаться дома. Потом она все-таки встала, оделась, несколько раз ополоснула лицо. Во дворе Али кормил голубей. Они громко ворковали: "Гуррк! Гуррк!" Ясно было, что Али поджидает Эмине.

По дороге в поле Эмине только и думала, как бы поспать. Вот она засыпает, спит, спит, спит… Спит, положив голову на прохладную подушку… Ах, растянуться бы на этой свежей росистой земле и поспать! Отоспаться или умереть… Только сейчас в полной мере сказалась накопленная за полтора месяца усталость, Эмине не слышала ни звучавших рядом смешков, ни разговоров. Сейчас она не только не боялась смерти, но думала о ней как о единственной спасительнице. Вот она, смерть, прямо под ногами ее мягкое ложе, покрывало и прохладная подушка. Смерть… Прижаться бы губами к ее сладким щекам, отдать себя в ее ласковые объятия.

До поля было уже недалеко. Оно начиналось сразу же за виноградником Хасан-аги. Напротив виноградника было кладбище. Какой длинной казалась Эмине дорога! В винограднике Эмине увидела сторожа Шакала Омара. Его лицо словно проплыло мимо в какой-то призрачной дымке…

Наконец Эмине добралась до поля. Ей мерещилось, что зелень у нее под ногами, смешиваясь с землей, превращается в зыбкую, колышащуюся муть… Она подошла к своему ряду, начала работать, машинально поднимая и опуская мотыгу. В глазах все темнело и плыло… Она никого не узнавала и видела только полную горечи улыбку на лице Ремзи.

К девушке подошел Курд Кямиль:

— Что с тобой, Эмине?

— Голова от боли раскалывается… — ответила Эмине, чуть не плача.

— Потерпи малость, скоро воду подвезут. Ополоснешь лицо, и полегчает.

— Что-то ей нездоровится, — сказала Азиме. — Я сегодня насилу ее добудилась.

— Ничего, пройдет, — сказал Кямиль и направился к Султан.

— Султан! А Султан! Когда же вернется твой Омар? Султан горестно покачала головой:

— Не береди мою рану, Кямиль.

— Вернется Омар — тогда отдохнешь. Видишь, приехал Али, и Муса теперь целыми днями только и делает, что дрыхнет да табачок покуривает. Не жизнь, а блаженство.

— Ох, скорее бы он приехал, мой сыночек! Думаете, легко в моем возрасте работать целыми днями? Всех нас так извела работа, что едва ноги таскаем, Ох, Омар мой, ох!

— Да, это ты верно сказала, Султан, — вмешался в разговор Телли Ибрагим. — Раньше я никогда так не уставал, а теперь для меня утром подняться — хуже смерти. Не знаю, что со мной стало? Не иначе как постарел. Вот вернется Омар, отдохнешь. Сын не даст тебе надрываться. Птичьим молоком поить тебя станет, ей-богу! Я знаю Омара!

— Только бы он вернулся. Я своего единственного петуха тогда в жертву принесу. Зарок уже дала. Совсем сил у меня не осталось, с трудом мотыгу поднимаю.