Йылмаз Гюней - Погубленные жизни

— Если хочешь, купайся!

— Не хочу.

— Ты же собиралась на могилу святого.

— Чем мне святой поможет, если у тебя сердца нет.

— Как знаешь.

Халиль направил путь в Маласчу… Тихая, безлюдная Маласча. Пустые улицы, пустые дома, пустые, внушающие страх стены. Оконные и дверные проемы зияли, как огромные глазницы, и казались живыми. Смотреть на них было жутко. Штукатурка давно осыпалась со стен, оголив саманные кирпичи и известняк, ставший рыхлым, будто творог. От одного дома осталось три стены, от другого — лишь одна. Балки на крыше большого дома напоминали оскал редких зубов. Куда ни глянь, развалины, скелеты домов, осыпавшаяся штукатурка, камни…

Повозка медленно двигалась по улицам вымершей Маласчи. Халиль натянул вожжи и посмотрел на Эмине. У нее был испуганный вид, словно она ждала: вот-вот случится что-то ужасное, неповторимое. В домах тех самых богачей, где когда-то варили кофе на костре из денег, гнездились дикие голуби, совы, ласточки. В огромной деревне не раздавалось ни звука. Полуразвалившиеся безмолвные стены. Откуда ни возьмись появилась черепаха…

— Вот и наша деревня когда-нибудь станет такой же. Правда, Эмине?

Эмине в испуге прижалась к Халилю.

— Уедем отсюда, Халиль!

— Почему?

— Я боюсь.

— Чего тут бояться?

— Не знаю. Просто боязно.

Они замерли, будто их околдовали. Никогда раньше они не испытывали подобного чувства. Эмине, дрожа, все крепче прижималась к Халилю.

— Гляди, Халиль, вон там!

Халиль посмотрел в ту сторону, куда показывала Эмине.

В дверях большого разрушенного дома стоял старец в чалме. Его длинная седая борода струилась по груди. По-совиному, не мигая, он пристально смотрел на них и молчал. Голуби, руины, и белобородый старик, застывший, как изваяние…

— Уедем, Халиль. Мне боязно, здесь нечистая сила!

— Здравствуй, отец! — поздоровался Халиль.

Будто не слыша, старик по-прежнему смотрел на них не шевелясь. Халиль привстал.

— Я тебе, отец, "здравствуй" говорю. Здравствуй! Привет от чистого сердца!

— Халиль, уедем отсюда! Мне страшно. Уедем! — шептала Эмине.

— Это, кажется, сторож при святой могиле.

— Уедем, Халиль! Кто его знает, что он за человек. Уедем!

Шумно хлопая крыльями, в воздух стаей взлетели голуби. Они пронеслись так низко, что Халиля и Эмине обдало ветром.

— Гляди, гляди, Халиль! — вскрикнула Эмине, показывая на то место, где только что стоял старик.

Там сидела огромная белая собака и, высунув язык, пристально смотрела на них. Она удивительно походила на старика и, казалось, как и он, была с бородой и в чалме.

— Что это? — зашептала Эмине. — Может, джинн или шайтан? Спаси и помилуй, господи!

— Да не бойся! И перестань молиться!

Собака по-прежнему не сводила с них глаз. Вдруг она поднялась и направилась прямо к ним.

— Она к нам идет, Халиль! — закричала Эмине. — Гони лошадей, ради аллаха, гони!

— Не кричи! Обыкновенная собака, что она может нам сделать?

Не доходя до них шагов пять, собака остановилась, оскалила зубы и зарычала. В это время у них за спиной что-то хрустнуло. Они вздрогнули и обернулись. Седобородый старик неподвижно стоял у развалин, словно пришелец из древних веков. Лицо его ничего не выражало. Вокруг царила мертвая тишина.

— Поедем, Халиль! Ты только всмотрись в его глаза. Мне страшно.

— Ты что, с ума сошла? Ведь рядом с тобой я!

И вдруг ни старика, ни собаки не стало. Как в воду канули. Халиль и Эмине не успели даже заметить, куда они скрылись. Эмине в испуге озиралась по сторонам. В этой загадочной деревне все принадлежало прошлому и все ушло в прошлое: и стародавние строения, превратившиеся в развалины, и некогда жившие здесь люди — богатые беи и простые крестьяне. Гиблое, заколдованное место, окутанное мраком тайны!.. Теперь здесь хозяйничали только муравьи и жуки, здесь обитали только аисты и ласточки, дикие голуби и совы, здесь слышались какие-то странные шорохи, стоны и вздохи, от которых становилось не по себе. Вот бежит неведомо куда ручеек, вот лестница, которой опостылели старость и разрушение, вот развалившиеся стены, оконные рамы со ржавыми запорами, пустынные улицы — кажется, все вместе они еще пытаются удержать остатки прежней жизни. Над дверью висят талисманы: голубые бусы, кусок свинца и подкова — пауки окутали их своей паутиной. Глядишь на это, и чудится, что сейчас из-за угла появится кто-нибудь из некогда живших здесь людей… Все в Маласче: и стены, и окна, и двери, и каждая букашка — было преисполнено для Эмине особого смысла, загадочного, таинственного… Среди развалин в расщелине сидит сова и смотрит неподвижными зловещими глазами, подергивая головой. Рядом нависают густые ветви смоковницы, от которой падает непроницаемая тень. Одна ветка увешана разноцветными лоскутами.

— Вот и могила святого! — проговорил Халиль.

Еще каких-нибудь два года назад к этой могиле шли люди из окрестных сел. Ныне же сюда редко кто заглядывает. Раньше с приходом весны в Маласче устраивалось празднество. Теперь здешние места вселяют в человека страх.

— Уедем отсюда, Халиль! Прошу тебя, уедем! Лошади тронулись. Маласча осталась далеко позади, но страх все не покидал Эмине.

— Говорят, Халиль, что когда-нибудь и Енидже такой станет. Отец мой все время это твердит.

Халиль кивнул головой:

— Боюсь, так оно и будет.

Показалась Чалганлы. Высокие эвкалипты, на улице свора нахальных, шумных собак и копошащиеся куры — после пустынной Маласчи радостно было смотреть на деревню, и казалось, что жизнь здесь полнокровная, а люди зажиточные. Окна домов были открыты, на улице полно детей — они плакали, смеялись или носились как угорелые.

Повозка остановилась у дома знахарки. На пороге сидел человек лет сорока. Заметив их, он вскочил на ноги и расхохотался. Затем, смутившись, вбежал в дом.

— Она приехала, мама, приехала! — послышался его голос.

Эмине посмотрела на Халиля.

— Полоумный, — сказал Халиль.

Знахарка оказалась краснощекой семидесятилетней старухой с крашенными хной волосами.

— Добро пожаловать! — приветствовала она их.

— Рады видеть тебя в здравии, мать!

Вновь появился мужчина, которого они видели у порога. Он успел переодеться, с волос его стекала вода. Мужчина глянул на Эмине и захихикал.

— У нее, мать, что-то с рукой приключилось, — сказал Халиль, показывая на Эмине.

— Ты постарался? — спросила старуха.

— К чему мне ей руки ломать?

Старуха предложила им сесть, а затем повернулась к мужчине:

— Хыдыр, сходи-ка подогрей воды!

Он посмотрел на нее исподлобья и не двинулся с места. Но когда старуха схватила лежавшую рядом длинную палку, мужчина, испуганно отпрянув, немедленно исчез.

— Этот несчастный — мой сын. Горе мое. Полоумный он. Когда ко мне приходит женщина или девушка, он думает, что это она к нему пришла. День и ночь сидит у порога и ждет… Подойди-ка, дочка! Поближе, поближе подойди!