Йылмаз Гюней - Погубленные жизни

— Твоя мама, сынок, в жертву себя принесет ради тебя. Я…

— Чем толковать о жертве, лучше деньжат подбрось!

— Я и жизни б для тебя не пожалела, не то что денег, но вы ведь уже достаточно выпили.

Презрительно сощурившись, Омар уставился на мать.

Султан достала все свои деньги, заработанные тяжким трудом, и протянула сыну.

Омар схватил сверток. Султан жалобно попросила:

— Оставь хоть немного, ведь скоро зима.

— Знаешь, пошла бы ты со своими деньгами! Или думаешь, я такой малости не заслуживаю?

— Омар, ведь зима на носу, а у нас даже соли нет…

— Ладно, кончай ныть! Надоело! — Омар повернулся к парням: — Пошли в кофейню Сабри.

Они ушли. Султан осталась одна. От горя она точно онемела.

В кофейне было пусто. Лишь в углу Халиль с Сулейманом пили чай. Оба тяжело переживали смерть Али Османа. А тут еще на ферме появился новый трактор. Халиль понимал, что его дела пошатнулись. Хозяин к нему тоже охладел. Сулейман пришел к печальному выводу, что ему не удастся ни уйти из деревни, ни осуществить заветную мечту — стать мелочным торговцем. Правда, стоило ему выпить стакан-другой, как у него снова вспыхивала надежда, что он обзаведется лошадью, купит туфли и тот необыкновенный пиджак, которому суждено навсегда остаться лишь мечтой Сулеймана.

— Прахом пошла наша жизнь, племянник, — заключил Сулейман.

Халиль кивнул.

В это время в кофейню ввалились Омар с товарищами.

— Селям алейкюм! — хором поздоровались они.

При виде Омара Халиль вспомнил детство, и на душе у него стало тепло. Все плохое с годами ушло из памяти, осталось только хорошее. Детство, незабываемые дни… Знай Халиль наперед, что после тех светлых дней придет его нынешнее жалкое настоящее, он, пожалуй, убежал бы куда-нибудь далеко-далеко…

Сабри завел граммофон. Звуки саза, эхом отдаваясь в сердце, брали за душу. И опять Халиль вспомнил былое и горькие утраты: Али Осман, Хыдыр…

Это была песня о нем, о его жизни, о его горестях.

…Ясный день в ненастье превращается. Чем же я судьбу прогневал, Что она со мной так расправляется?

В сплетении щемящих звуков всплыл светлый образ матери. Халилю почудилось, будто это его отец играет на сазе… Нищета Халиля была судьбой его родителей, потому и досталась ему в наследство. Халиль жил в той самой глубокой нищете, из которой не могли выбраться и они.

— Вот уж точно про нашу жизнь, — сказал Халиль.

Сабри открыл Омару и его дружкам бутыль водки, поставил на стол стаканы, принес миндаль, фисташки, каленый горох.

— Ну, Омар, давай рассказывай, как жилось в тюрьме, утром нам так и не удалось толком поговорить.

Омар уперся локтями в стол и, уставившись на Сабри, ответил:

— В тюрьме нашему брату лафа! Подумаешь, полтора года. Раз плюнуть. Девка нитку в иголку продеть не успеет. А для парня тюрьма — что дом родной. Верно?

— Верно! Дорога настоящего мужчины через тюрьму пролегает. Мало есть смельчаков, не побывавших в тюрьме. Я тоже сидел, тоже, как говорится, клейменый.

Омар поднял стакан.

— А ну, друзья, выпьем за нашу доблесть!

— За нашу доблесть! — Все осушили стаканы.

У Сулеймана слюнки текли, когда он глядел, как они пьют. Халиль же был грустен и задумчив. Песня кончилась. Сабри встал сменить пластинку.

— Поставь-ка еще раз эту! — попросил Халиль.

— Ладно. Тебе что, взгрустнулось?

Омар взглянул на Халиля:

— Давай присаживайся к нашему столу!

Халилю не нравилась развязность Омара. А ведь раньше Омар был ему по душе.

Когда они вместе служили в армии, Омар и Якуб почти всегда были с ним заодно. Теперь Халиль видел, что они с Омаром совсем разные и что Омар совсем не такой, каким казался в армии. Халиль понимал, что Омар пропивает деньги, кровью и потом добытые его несчастной матерью.

— Спасибо, Омар! Считай, что я уже с вами выпил. Засиявшее было лицо Сулеймана помрачнело.

— Пойдем-ка отсюда, племянник! — тихо сказал он, все еще косясь на стол Омара.

Омар поднялся и, упершись кулаками в стол, уставился на Халиля.

— Что же это получается, Халиль? Я тебя приглашаю, а ты отказываешься?

— Спасибо, Омар, но мне пора уходить. Дела у меня.

— Подойди, уважь своего друга, — стал уговаривать Сабри. — Вот и песню твою опять заиграли…

Халиль неохотно пересел за стол Омара. Ему тотчас пододвинули стакан, налили водки. Робко подошел Сулейман, тоже сел.

— Настоящий мужчина, — продолжал Омар, — не заставит дважды себя просить. Если товарищ скажет: "Иди!" — надо идти, скажет: "Пей!" — надо пить, хоть тебе яду нальют. Верно, Сабри-ага?

— Так, Омар, дело говоришь. Ну, выпьем за здоровье нашего Омара!

Вскоре открыли еще одну бутыль. Омар захмелел, и в голову ему стали лезть мысли об Эмине. Когда он узнал ее историю, то заявил: "По проторенной дорожке ездить легче".

Омар хлопнул Али по плечу:

— Ну, Али, начинай потихоньку, сыграй нам.

Глаза у Омара осоловели. Выражение лица было недоброе.

— Слушайте, кто-нибудь из вас уже переспал с Эмине? — вдруг спросил он.

Стакан застыл в руке у Халиля. Али перестал играть. Омар не понял, что ляпнул что-то не то, зато остальные, почувствовав неловкость, заерзали. Омар закрыл глаза, откинулся назад, ноздри его раздувались, как у жеребца.

— Так и чувствую запах ее тела, — процедил он, шумно втягивая воздух сквозь стиснутые зубы.

Халиль неподвижно смотрел на Омара, им овладевала ярость. Сабри взял Халиля за плечо и шепнул ему на ухо:

— Не обращай внимания, он пьян. К тому же, видно, не все знает. Иначе разве сказал бы такое?

Халиль поднялся из-за стола.

— Я пошел.

За ним поднялся и Сулейман.

Опасения Халиля были не напрасны. Сегодня об Эмине болтает Омар. Завтра распустят языки другие. Хлебнут водки и сразу вспомнят об Эмине. В кофейнях, за бутылкой вина, на завалинке, в пути — словом, везде, где не будет Халиля, будут трепать имя Эмине. А ведь чем черт не шутит, может, именно сейчас Эмине предается с кем-нибудь любовным утехам, а кто-то другой смакует подробности проведенных с нею ночей? Между тем Халиль прекрасно знал, что Эмине сейчас спит. Спит, жалкая и усталая, под стареньким одеялом.

Халиль сел на камень у порога. Он чувствовал, как стучит в венах кровь. Подошел Сулейман, молча сел рядом, свернул цигарку и протянул Халилю. Эта цигарка лучше любых слов говорила о дружеском участии Сулеймана. Больше ему нечего было дать Халилю. Он смотрел на друга глазами, в которых застыло горе. Его взгляд, его поникшие плечи, его лицо и даже манера курить, вся жизнь его и несбывшиеся мечты наводили на Халиля глубокую грусть. Он думал о том, что будет с ним самим, когда он доживет до лет Сулеймана.