Йылмаз Гюней - Погубленные жизни

В тишине раздался свисток сторожа Мусы, и на Халиля нахлынули печальные воспоминания. Он вспомнил Хыдыра, потом Али Османа. Сердце отказывалось верить, что этих двух людей нет больше в живых. Да еще Эмине!.. От этих мыслей хотелось плакать. Вспомнилось Халилю, как Али Осман разговаривал, как склонял при этом голову, как называл его когда-то "родной". Затем он мысленно сравнил Али Османа с Хыдыром. Ни тот ни другой не смогли пережить разлуки с близкими сердцу людьми. Любовь — это таящееся в душе человека чувство, будь то к женщине, к другу, к земле, к птице, — как зерно, попав на благодатную почву, расцветает. Любовь Али Османа была любовью друга. Ее взрастил Камбер. Любимой женщины в жизни Али Османа так и не было. Порой он мечтал о семейном очаге, о том, каким бы он чувствовал себя счастливым, будь у него пятеро детей. Али Осман понимал, что мечтам его не суждено сбыться, и все же вновь и вновь возвращался к ним — это помогало ему на время забыть окружавшую его убогую действительность. Если бы можно было представить себе всю жизнь Османа и нарисовать ее на листе бумаги, это была бы просто длинная-предлинная полоса. Монотонная, пустая, безрадостная жизнь! Похожая на ручей, в котором постепенно убывает вода. Такова была жизнь Али Османа и людей одной с ним судьбы…

Дожди в долине Юрегира, как и беды, начнутся — не кончатся. Моросит мелкий дождь, нудный, будто ноющая боль. Как зарядит, так и льет без передышки. Люди чувствуют себя подавленными, беспомощными, такая апатия находит, что хоть вешайся! Отвратительное чувство усталости, не знаешь, за что взяться. Это, наверное, и называют смертельной тоской…

С того дня, как зачастили дожди, Халиль лишился сна. Хлев, к которому он за долгие годы привык, теперь вызывал в нем отвращение. Халиль чувствовал, что порвались путы его собачьей преданности хозяину. Стены хлева казались ему холодными и мрачными. Он лежал в этой мертвящей тишине наедине со своими мыслями, не сводя глаз с потолочных балок. Дервиш с Сулейманом тихонько беседовали в дальнем углу. Халиль слышал, как они несколько раз упомянули его имя, затем наступило продолжительное молчание, потом они снова заговорили о нем. Они осуждали его. Это он знал. В свое время и он осуждал Сулеймана за его намерение спастись бегством. Смехотворными казались тогда Халилю мечты Сулеймана о мелочной торговле. Теперь он понимал, что тогдашний мечущийся, мечтающий Сулейман был как бы второе "я" нынешнего Сулеймана. Вспомнились Халилю и слова, которые сказал ему Хыдыр, сидя на камне у порога хлева. Хыдыр говорил, что в тот самый час, когда у Халиля созреет решение уйти, никакая сила его не удержит. "Настанет день, и терпение твое лопнет", — предсказывал Хыдыр.

Халиль понимал, что этот день уже наступил, но никак не мог решиться уйти из деревни, отказаться от всего, что его окружало много лет. И теперь, не зная, как ему поступить, он лежал, уставившись в потолок пустым, бессмысленным взглядом.

Дервиш подошел к окну.

— Дождь, кажется, перестал.

Шорох дождя за закрытыми ставнями прекратился. Но еще слышно было, как вода торопливо стекает по трубам, как где-то дребезжит лист железа и время от времени под порывами ветра недовольно гудят деревья.

— Открыть окно, Халиль?

Халиль повернулся к Дервишу.

— Открой.

Поток свежего воздуха, ворвавшись в окно, заглушил запахи хлева. Халиль смотрел в темноту. Ему казалось, будто в напоенном дождем воздухе дрожат еле слышные, почти беззвучные стенания, словно воздух таит какое-то предзнаменование, словно сейчас произойдет что-то неожиданное! Халиль медленно поднялся и сел, подобрав под себя ноги. Вдруг он вытянул шею и замер, как собака, принюхивающаяся к следу. Он сразу сообразил, он сразу все понял. Ее имя чуть не сорвалось у него с языка. Дервиш и Сулейман с удивлением смотрели на Халиля.

— Что с тобой, племянник? — спросил Сулейман.

Халиль ничего не ответил, схватил шинель, спрыгнул с нар и быстрыми шагами вышел из хлева. Он прошел двор, открыл калитку. Чуть поодаль виднелся чей-то силуэт.

— Эмине! — Он приблизился к ней, протянул руку, коснулся ее лица. Оно было мокрое. И волосы были мокрые. С них капельками стекала вода.

— Эмине! Ты с ума сошла, Эмине!

— Халиль! Уведи меня отсюда! Куда хочешь, только уведи. Я насовсем к тебе пришла, видишь? С узелком. Уведи меня или убей, Халиль!

— Вот безголовая! Горе мое! Куда я тебя уведу? Куда я возьму тебя с собой в эту зимнюю пору? Разве ты не знаешь, что мне самому негде голову приклонить — ведь я сплю в хлеву, вместе со скотиной! Куда же я уведу тебя, куда?

— Куда хочешь, Халиль, только уведи, — повторяла Эмине. Ее била дрожь, слышно было, как у нее стучат зубы. — Халиль, голубчик! Все обзывают меня шлюхой, смотрят как на продажную, торчат у моей двери, точно кобели. Стоит кому выпить, он тотчас к нашему дому идет, пристает ко мне. Все началось с того дня, как вернулся Омар. Терпения больше нет. Я не могу смотреть людям в глаза, из дому не выхожу.

Эмине схватила Халиля за руку. Руки у нее были холодные как лед.

— Ты моя единственная надежда, Халиль.

Халиль набросил на плечи Эмине шинель.

— Ты совсем замерзла, простынешь. Ладно, иди за мной, горе ты мое!

Увязая в грязи, Эмине пошла за Халилем. Она пошла бы за ним даже в ад. Не задумываясь, ни о чем не спрашивая… Она шла, крепко прижимая к себе узелок, ее знобило. Все происходило совсем не так, как она когда-то мечтала. Было холодно, Эмине ежилась. Разве думала она, что они с Халилем будут уходить, шлепая по грязи? Она представляла себе землю сухой и мягкой, а небо — усеянным звездами и непременно с луной. В ее мечтах луна, не старея и не уставая, всегда висела в одном и том же уголке неба. А сейчас Эмине приходилось идти, по щиколотку утопая в липкой, размытой глине.

Они дошли до калитки виноградника. С веток им на голову падали крупные капли.

— Слушай, Эмине, вымой-ка ноги.

Они остановились у колодца с ручным насосом, и Халиль принялся качать воду.

— А узелок куда положить?

— На край сруба. Только смотри, чтоб в воду не упал.

Эмине сделала все, как велел Халиль. Положила узелок на сруб, вымыла ноги и башмаки.

— Если надеть сейчас башмаки, — бормотала Эмине, — они сразу запачкаются.

Она стояла босая на камне и дрожала: холод пронизывал ее насквозь. Халиль взял со сруба узелок и подставил спину:

— Залезай, горе ты мое, залезай!

Взяв в руку башмаки, Эмине забралась Халилю на спину. Земля на винограднике была мягкой, и Халилю было приятно идти.

Дверь сторожки была прикрыта. Халиль пнул ее ногой, вошел, спустил Эмине со спины. Потом запер дверь на крючок, закрыл окна и зажег спичку. В углу лежала куча хвороста: виноградные лозы, ветки деревьев. Свет постепенно стал сползать со стен — спичка догорала. Халиль зажег еще одну и попросил Эмине ее подержать.