Йылмаз Гюней - Погубленные жизни

Крестьянские дети стояли грязной, убогой кучкой. Из-под мокрых картузов выглядывали осунувшиеся, потерявшие надежду лица. На глазах у некоторых блестели слезы.

— Пускай, Сейфи, петуха! Пора кончать! — закричал Дурмуш-ага и подтолкнул своего Белого.

Собравшись с последними силами, оба петуха рванулись друг к другу. И снова схватились в воздухе. И вдруг Кельоглан словно проснулся, налетел раз, затем еще раз… Дурмуш-ага забеспокоился, встал. Крестьяне оживились.

Теперь Кельоглан перешел в наступление. Он наносил удар, выжидал и бил снова. Дурмуш-ага схватил Белого, вытер с него кровь, дунул ему в клюв, погладил.

— Что с тобой, сынок?

Сейфи подбадривал своего петуха:

— Давай, Кельоглан, давай! Мы с тобой столько дорог прошли, столько настрадались. А сколько людей надеются на тебя! Ты на них погляди…

Кельоглан выбежал на середину и тотчас нанес Белому удар, потом еще! Каждый удар приводил крестьян в восторг. Когда же Кельоглан замирал, крестьяне умолкали и тревожно переглядывались, а сиявшее от радости лицо Сейфи мрачнело.

— Жми, мой дорогой! — стонал Сейфи. — Жми, Кельоглан! Не опозорь меня! Бей! Потому что они и меня вот так же били. Бей! Не жалей его! Потому что меня не жалели! Бей! Отомсти за меня.

Теперь Белый стоял не шевелясь, а Кельоглан все бил и бил его. Клюв у Белого был приоткрыт, с головы и гребешка текла кровь, вокруг глаз зияли раны. Наконец он издал жалобный хрип и закачался, словно терял сознание. Казавшийся до этого огромным, теперь он будто съежился, уменьшился у всех на глазах. А тут еще Кельоглан схватил его клювом за гребешок и не отпускал.

В нарушение всех правил Дурмуш-ага подскочил к своему петуху и оттащил его. Он вытер с него кровь, снова дунул ему в клюв и слегка потряс. Воспользовавшись передышкой, Сейфи тоже обтер своего петуха и подтолкнул его к противнику. Белый стоял понуро, драться он не хотел, и Кельоглан снова принялся наносить ему удары. У обоих петухов силы были на исходе, они то и дело отходили в сторону и не торопились снова вступать в бой.

— Бей! Бей же! — неслось со всех сторон.

Но петухи уже едва держались на ногах. И вдруг Кельоглан нанес Белому подряд два удара. После первого удара Белый захрипел и отступил, после второго — пошатнулся и пустился наутек.

— Удрал! — вскрикнул Сейфи, широко раскрывая глаза.

Дурмуш-ага подбежал к своему петуху и так пнул его ногой, что тот с жалобным писком ударился о стену.

Все это произошло так быстро, что крестьяне опомниться не успели. Послышались голоса:

— Жалко птицу! Грех-то какой!

— Не суйте нос не в свои дела! — крикнул Дурмуш-ага и в ярости сшиб в грязь попавшегося ему под руку Телли Ибрагима. Схватил тяжелый камень и придавил им петуха.

Сторож Муса, прижимая руку к груди, пятился от Сейфи и, пытаясь заглянуть в глаза Дурмуш-аге, плаксиво спрашивал:

— Хозяин, отдать ему деньги, отдать?

— Мы же их выиграли, дядя Муса, выиграли! Это наши деньги, — повторял Сейфи.

— Так-то оно так, только потом мне от бея житья не будет.

Дурмуш-ага повернулся к Мусе:

— Что ты там лепечешь?

— Деньги, деньги, хозяин, отдать ему?

Вместо ответа Дурмуш-ага накинулся на Мусу и принялся хлестать его по щекам, вымещая на нем злобу, которую не успел сорвать на петухе. Видя, что отца его бьют ни за что ни про что, Али бросился к Дурмуш-аге и оттолкнул его. Вслед за Али двинулся и Омар, но ему преградил путь Хусейн. Ударом кулака Омар сбил его с ног прямо в грязь. Не успел Хусейн подняться, как Омар нанес ему новый удар, снова сбив с ног. Тем временем Дурмуш-ага подмял под себя щуплого Али, но подоспевший Омар спихнул его на землю. Крестьяне кинулись разнимать дерущихся.

Сейфи, схватив Мусу за воротник, уговаривал его:

— Теперь эти деньги наши, дядя Муса. Понял? Наши!

Чуть поодаль неподвижно стоял Халиль с зонтом в руке. Наконец, выйдя из оцепенения, он отдал зонт какому-то мальчишке и, не обращая внимания на драку, подошел к мертвому петуху. Халиль долго глядел на него. Петух дрался за других. И за других отдал жизнь. Еще недавно он радостно горланил, был красив, и вот теперь эта страшная, нелепая смерть! Хыдыр, Али Осман и Белый петух. Три смерти, смерти, похожие одна на другую.

— И нас ждет то же самое, — пробормотал Халиль. Он посмотрел на небо, затем оглянулся вокруг и молча зашагал сквозь гудевшую толпу. По-прежнему еле приметно моросил дождь.

— Я им не прощу! — орал Дурмуш-ага. — Я покажу им! Кровью будут харкать!..

Халиль шагал по дороге, ведущей на кладбище. Он шел к Хыдыру, к Али Осману… Какая-то внутренняя сила влекла его к ним, именно к ним. Потому что, как предсказывал Хыдыр, пробил час, когда ему стало невмоготу, когда "нож уперся в кость". Потому что сегодня не петуха растерзали, убили, а его, Халиля, его надежды, его мечты, ради которых только и стоило жить.

Пока Халиль верил, будто нет для него в этом мире другого места, кроме господского хлева, будто нет для него другого хозяина, кроме Кадир-аги, он терпеливо и безропотно сносил все тяготы жизни. Но ведь есть Адана — большой город, в котором можно устроиться и работать без страха перед хозяином-самодуром, не жить больше под одной крышей со скотиной, можно чувствовать себя свободным, отработать сколько положено, а потом гулять, любить, а главное — это было бы спасением для Эмине, исстрадавшейся без вины Эмине, он может быть там с ней…

Чем яснее осознавал Халиль, что жизнь его может измениться, тем тверже становилась решимость разбить оковы, удерживающие его здесь. И чем больше раздумывает над своей участью Халиль, тем яснее понимает, в каком страшном он очутился плену, какими крепкими прикован цепями. Он раб, он пленник. Вот этой цепью его приковали к хозяину-аге, этой — к земле, этой — к батрацкой доле, тяжкой, безрадостной, безнадежной… А вот этой цепью он сам приковал себя к Эмине… И все эти цепи крепки, ох как крепки! Но теперь пленник решился бежать, измученный каторжник в старой, поношенной шинели и мятом картузе, заросший, оставшийся даже без курева, он жаждет свободы… Да, пробил его час, как предсказывал когда-то Хыдыр… Да, ему стало невмоготу, когда нож уперся в кость…

— Нож… — шепчет Халиль. — Этим ножом я и…

Этим ножом он разрубит связывающие его по рукам и ногам путы. Он понимает, что, освободившись, обретет Адану — утопающий в огнях город, где заводские трубы смело уходят в небо, где на улицах толпы рабочих в синих спецовках, где расхваливают свой товар торговцы, проезжают на телегах возчики песка с берега широкой реки Сейхан…

Земля на кладбище мягкая, ноги Халиля утопают в ней. Халиль подходит к могиле Хыдыра, долго стоит там, стоит неподвижно, не обращая внимания на моросящий дождь.