Александр Изотчин - День учителя

— А что это за период такой ты определил — двадцать лет?

— Точнее, от двадцати до тридцати. Это смена поколений. У нас ведь всегда идет борьба поколений — большевики разрушают царскую Россию, большевиков расстреливают сталинцы, сталинистов ругают дети «оттепели», над их романтизмом посмеиваются прагматичные дети застоя, а застой ненавидят дети перестройки — и так будет всегда. Мы — наше поколение — пассивно выживаем, устали от потрясений, но на что решатся наши дети — одному Богу известно. Каждое новое поколение стремится разрушить то, что создало прежнее, а если оно ничего не создало — растоптать его идеалы. Если таковые, конечно, имеются. В общем, нужно новым что-то обязательно растоптать… Недовольство накапливается постепенно, по мере взросления, но когда новое поколение входит в силу — тогда держись. И если бы власть умела правильно выявлять признаки этого недовольства и вовремя реагировала — многое можно было бы предотвратить. Я несколько лет назад писал статейки для исторических энциклопедий и познакомился с одним старым редактором — он еще Большую советскую энциклопедию выпускал. Ну, ту, последнюю, которая в семидесятые годы выходила, помнишь?

Мирошкин понимающе кивнул. В квартире его родителей это издание по-прежнему стояло на видном месте. Куприянов продолжал:

— Так вот. Мне этот дед рассказал одну занятную историю про Б-С-Э. Они выпускали том, где была такая важная статья, как «КПСС». И допустили досадную опечатку. Статья большая, и где-то в самом конце имелась фраза о том, что ныне-де благодаря деятельности компартии в нашей стране невозможна реставрация «капиталистических порядков». А они ошиблись и напечатали — «социалистических порядков». Представляешь, какая крамола! Том уже вышел колоссальным тиражом, поступил в продажу, и тут только этот редактор и обнаружил страшную опечатку. Побежал к директору издательства. Что делать?! Надо изымать том! Всем дадут по шапке! Директор его выслушал и говорит: «Если сейчас начать изымать — точно дадут. Так что мы ничего делать не будем. Все равно никто ничего не заметит». И правда — ни одной жалобы издательство не получило! Он когда рассказал, я, придя домой, специально открыл тот том и нашел все, о чем старик мне говорил. И был поражен. Ведь я эту статью перечитывал раз пять — сначала, когда в школе вступал в комсомол, готовил доклады, потом перед вступительными экзаменами в вуз, затем когда сдавали «совок», тоже пролистал. И ни разу не обратил внимания. Мне, как и всем остальным читателям, было все равно. Люди выбирали факты, а всякую такую дребедень идеологическую пропускали. Том вышел лет за пятнадцать-двадцать до распада СССР! Представляешь, никому уже это было неинтересно, никто в это не верил! Социалистические порядки — капиталистические порядки… А что за такую опечатку было бы при Сталине?! Или, вот помнишь, в эпоху застоя все упивались декабристами? «Кавалергардов век недолог» и так далее? Тоже интересный момент! Советскую интеллигенцию волновали судьбы людей, бросивших вызов системе, при этом без малейшей надежды победить! Вот с кем себя человек того поколения ассоциировал, вот кому он сочувствовал! А при Сталине какая любимая историческая тема? Петр Первый! Если бы власть только могла все это просчитывать…

— А что ты думаешь о нынешних литературных предпочтениях наших людей?

— Да ничего я не думаю. У нас мало читают, и с каждым годом будут читать все меньше и меньше. Быть начитанным не в моде. Люди заняты зарабатыванием денег, мечтать некогда и незачем. Ну а те, кто интересуется историей, часто читают всякую дрянь — какого-нибудь Гумилева, или, того хуже — Фоменко, или какое-нибудь фэнтези. Это, кстати, тоже показатель нынешнего времени, точнее — безвременья. Человеку хочется уйти от реальности. Так что только лет через двадцать у нас будет поколение, которому вновь захочется острых ощущений, — завершив свою мысль, Куприянов вновь попил чайку.

— Забавная теория. Только, Саня, боюсь, мы не дотянем. Уж больно быстро Россия вымирает и деградирует. Неужели ты думаешь, что нам позволят падать еще столько времени?

— А кто это нам может не позволить?

— Соседи, Китай, например.

Мирошкин решил выложить Куприянову свой прогноз на будущее — то, что он обдумывал давно, но пока не имел слушателей, которым бы это было интересно. Жена не в счет. И Куприянов поощрил его вопросом:

— Китай? И что ты думаешь про Китай?

— Не столько про Китай, сколько про Россию, Европу и Америку в целом. С нами, русскими, все понятно — любая большая империя рано или поздно разрушается и исчезает. России и осталось-то, может, несколько месяцев. Вон Лебедь победил на выборах в Красноярске, в соседней Хакассии его брат заправляет — вместе это одна пятая территории России, почти посередке. Вот возьмут и расколят нас на три части — как минимум. Все уже готово к распаду, губернаторы всякие «уральские» и «сибирские» соглашения заключают, торопятся. И ничего не изменишь… На вещи надо смотреть шире. Мне кажется, вся наша нынешняя цивилизация обречена. Заметил, скатываемся к большей простоте, примитивизму? Музыка становится примитивнее, одежда — оголеннее и проще, безвкуснее, живопись катится к чему-то пещерному. Где гениальные пейзажисты, портретисты? Один абстракционизм! Точно — как в пещере. Все ухудшается, деградирует. И происходят эти изменения от пресыщения и нас, и европейцев, и американцев. Наша цивилизация подходит к концу. Все идет по кругу! Рим — варвары, варвары — Рим. А в Европе, как в Риме, — пресыщение, разврат, паразитизм. И падение рождаемости. Я перестал верить в прогресс. Точнее, в бесконечность прогресса!

— Печально. И по-твоему, китайцы — это те варвары, которые нас всех накроют? — Куприянов улыбался, и Мирошкину было это неприятно, начинало раздражать. К тому же та горячность, с которой он произнес свою речь, не пошла Андрею Ивановичу на пользу — он вдруг ощутил какие-то неприятные потуги в желудке. Подумалось: «Газы, что ли?» Стараясь отвлечься от беспокоившего дискомфорта, он ответил Куприянову немного нервно:

— Да. Проглотят и не подавятся. Так что гибель России станет только одним из частных случаев надвигающейся глобальной драмы. Растворимся в потоке китайцев совсем и будем жить только на страницах учебников, как римляне и египтяне, или останемся в реальности, как курды и евреи до середины двадцатого века.

— Как ты интересно смотришь на нашу страну… «Частный случай» всего лишь, «курды», «евреи»… — Куприянов продолжал чему-то улыбаться.

— Ну, уж извини! В обществе «Память» я не состоял, — Мирошкин огляделся, желая определить, не слишком ли громко они говорят.

Буфет привычно гудел голосами. Никому до них не было дела. За соседним столиком худой, небритый студент в обтрепанном джемпере, одетом поверх клетчатой несвежей рубашки, веселил рассказами двух страшненьких девиц. Все трое громко смеялись. Андрей Иванович не видел, но был уверен — брюки и ботинки на парне такие же обтрепанные, как и свитер. «Сменяются поколения историков, а ничего не меняется, — подумал он, — ребята черти как одеты, девки убогие…»