Лана Черная - В плену

– Крис, ты боишься? Ты? Не верю, – Марк был потрясен, наблюдая, как брат пытается прикурить дрожащими пальцами. – Ты же боец, Крис!

На этих словах он вздрогнул, как от удара, и усмехнулся криво.

– А еще я убийца, – холодно в ответ. – Но ты прав, я боюсь. Да разве это что-то изменит? Я все равно не отступлю.

Марк понял, а Крис уехал.

А вчера случился пожар. Алиса примчалась к нему в мастерскую, задыхаясь и не в силах произнести и слова. Только указывала рукой на окно. И Марк, встревоженный не на шутку, посмотрел на улицу. Среди темноты ночи в небо взмывал огненный столб там, где были конюшни.

Он рванул вниз, на ходу крича: «Регин!» – и приказывая Алисе оставаться дома. Попутно вызывал пожарных и «Скорую». Когда Марк добрался до конюшен, пожар уже тушили, в машину «Скорой помощи» грузили Плаху, а рядом сидела перепачканная сажей Катя. Марк не задерживал врачей, только спросил, куда их везут, и рванул следом. По дороге отзвонился Крису, и тот примчал, едва закрылась за врачами дверь операционной. Просидел до появления врача, баюкая Катю, а после забрал ее и уехал. Марк провел в больнице всю ночь, ожидая пробуждения Плахи после наркоза и разговаривая по телефону с пташкой. Утром он забрал Алису и Полину и уехал из поместья.

– Марк? – встревоженный шепот вытряхивает Марка из воспоминаний. Поворачивается. Алиса смотрит растерянно, и в голубых глазах беспокойство. – Почему мы стоим? Тебе плохо?

– Я подремал чуток, – и даже улыбнуться получается. – Ухайдакала ты меня, пташка, – не смог не понежиться утром рядом с ней, не поцеловать, а стоило коснуться губ, как все остальное отошло на второй план. Ему стоило больших усилий удержаться от желания не выбираться из постели несколько суток.

На припухших губах Алисы расцветает улыбка, а по щекам разливается румянец. А Марк позволяет себе вспомнить ее губы на своих, вкус земляники. Вспомнить, как отзывается ее тело на его ласки. И то нереальное чувство восторга, когда он понял – ей нравится. Ей нравится все, что он с ней делает. Как связывает, как целует и ласкает там, где она нуждалась больше всего. И собственное восхищение, когда увидел ее лишь в алой веревке. Она действительно прекрасна. Восхитительна. Необыкновенна. И только его. В этом, наверное, и весь смысл. Чтобы они были вместе. Потому что такой, как она, – у него никогда не было. И не будет, когда она уйдет. А она уйдет – Марк знает. И он позволит, потому что так будет нужно. Но это будет потом. А пока. Пока он позволит себе улыбнуться и представить, что это никогда не кончится. Что ему, наконец, подарили прощение. За все.

– Марк? – снова Алиса. – Может, я поведу?

– Нет, – он проводит по лицу ладонью, слегка задевая маску. Снять бы ее к чертовой матери, да только нельзя. Страшно почему-то. – А ты умеешь водить? – спрашивает, изображая удивление.

Алиса фыркает.

– А то ты не знаешь…

Он изгибает бровь, требуя разъяснений. А она не спешит ничего объяснять. Бережно перекладывает голову Полинки на сиденье. Та недовольно мычит сквозь сон, переворачивается на другой бок. Алиса укрывает ее пледом и выбирается из машины. Марк внимательно наблюдает, как она поддевает носком сапога сноп снега, ловит на ладошку одинокую снежинку и усаживается рядом на пассажирское сиденье. На черной перчатке все еще блестят снежинки. Она сдувает их и неожиданно придвигается совсем близко, заглядывает в глаза. И в ее синих-синих омутах вьются снежинки. Марк зачарованно смотрит на этот диковинный танец, как вдруг… Холодная ладошка касается шеи, вверх, ероша волосы на затылке. Ее губы тоже холодные, но мягкие и по-прежнему пахнут земляникой. А еще снегом. Земляника под снегом. А язычок настойчиво проникает внутрь, сплетается с его в их персональном танго, лаская и дразня.

– Аля, – выдыхает ей в губы. – Родная моя… – зарывается носом в ее волосы, глотая такие нужные и такие правильные сейчас слова. Он не может. Не имеет права. Так будет еще больней. И закусывает губу до крови, прижимает ее к себе. Чтобы она поняла. Без слов поняла, как нужна ему. Вся. До кончиков волос. Со всеми своими заморочками. С задорной улыбкой и дикой болью. С горькими слезами и отчаянием. С криком и нежностью. Вся. Настоящая. Живая. Только его. И она понимает, потому что целует часто. Его скулу, нос, глаз. Там, где нет маски. И слезы душат. А боль рвет мышцу, сводит судорогой не только бедро, но и лицо. Ту половину, что казалось, давно умерла. Жжет и нарывает. От ее нежности. И глубокого синего взгляда, полного…

И он отворачивается. Потому что смотреть в такие глаза невыносимо. И потому что боль становится нестерпимой, а сказать те самые слова – все легче. Так легко, что он до онемения стискивает кулаки. Молча заводит машину и едва не рвет с места, удерживаемый в последнюю секунду. Легким прикосновением тонких пальчиков. И осознанием, что на заднем сиденье спит ребенок, а рядом та, что стала смыслом его серой и пустой жизни. Давно стала.

Марк выворачивает руль, набирает скорость и только тогда выдыхает. Потому что вот-вот задохнется от мыслей и чувств. Бросает беглый взгляд на Алису и ловит ее, чуть смущенный. И в нем лишь понимание и нежность. Такая необходимая сейчас, сносящая к черту все барьеры. И как же хорошо, что Полина спит на заднем сиденье. Иначе не доехали они бы сейчас до места. Ничего, он еще все успеет.

Дом встречает тишиной и теплом, а еще ароматом пирога с черникой. А еще вычищенными от снега дорожками, улыбчивым охранником и ледяными статуями у заснеженных клумб. Только сонной Полине, уткнувшейся носом в пальто Марка, не до красоты, устроенной во дворе. В громадном стеклянном доме, в котором, на чудо, уютно и комфортно, Марк безошибочно находит детскую, где осторожно раздевает Полину и укладывает спать. Осматривается: просторная комната с минимумом мебели и максимумом техники, книг, дисков и постеров на стенах.

– Добрых снов, – шепчет Марк, поправляя кудрявые локоны. Полина улыбается во сне. А Марк прикрывает дверь и уходит. На поиски Алисы, потерявшейся в недрах этого стеклянного чуда, на запах черничного пирога. Находит домработницу: худощавую женщину средних лет.

– Добрый вечер, – Марк прислоняется плечом к стене у входа, окидывает взглядом напичканную техникой кухню, просторную и очень светлую, с огромными от пола до потолка окнами, выходящими на террасу.

– Здравствуйте, Марк Давидович, – женщина торопливо вытирает руки о полотенце. На плите жарится мясо, в духовке тоже что-то запекается. А на столе красуется тот самый пирог, чей запах разносится по всему дому. – Сэр Ямпольский уже распорядился, – отвечает на невысказанный вопрос. – Еще пять минут – и можно будет подавать ужин.

– Я думаю, мы поужинаем позже, – Марк переступает с ноги на ногу, морщится от накатывающей боли. Горло стискивает противная тошнота. Ему сейчас точно не до еды.