Диляра Тасбулатова - Мама, Колян и слово на букву «Б»

– Думаешь, когда женщины… ну это… не хотели реагировать на Ницше, он усиленно мыл полы?

– Уверена! Ницше – титан духа! Умел сублимироваться! У него полы точно блистали! А ты в девятом классе в какого-то придурка влюбилась, а он в тебя – нет, но полы ты все равно не мыла…

Мама мне говорит как-то:

– Ты хоть напиши, что ты знаешь, что Ницше – это не наречие. А то, может, кто-то думает, что ты думаешь, что Ницше – наречие.

– Если бы я была в этом до конца уверена, написала бы.

Но мама все не унималась:

– А неплохое наречие получилось бы из Ницше… Но (говорит), – не судьба, видно…

Ницше вообще редко расстраивался: даже когда на него не реагировали женщины.

Расстроился он один раз: когда подумали, что он наречие.

Но вот тут как раз женщины стали на него благосклонно поглядывать.

Тогда он совсем запутался: когда ему расстраиваться, а когда – нет?

Тут кто-то сказал, что я типа пишу «энциклопедию русской жизни».

На что мама сказала:

– Вместо Пушкина? А Колян – Евгений Онегин такой нашего времени?

– Ну типа того…

Встретила как-то Коляна – местного алкаша. И говорю ему:

– Слушай, представляешь, на Красной площади арестовали медведя!

(Недавно действительно такой случай был: арестовали мужика в костюме медведя.)

Колян обрадовался вдруг и говорит:

– Да я его знаю, медведя этого! Я одно время грузчиком в ЦУМ пристроился, иногда туда в рюмочную ходил. Вот мы там и бухали: Сталин, Ленин, Николай Второй и этот медведь…

– И даже менты не вязались?

– Николай со Сталиным им регулярно отстегивали, медведь тоже мужик был не жадный, а вот Ленин – жлобоват, как и его… ну этот…

– Оригинал? Прототип?

– Ага – вот ты умная! Оригинал, в общем… Прототип, короче… Ну вот, я недавно там опять был: в отделе кадров в ЦУМе, забрал трудовую, уже тепло было, и опять зашел в рюмочную эту… С Лениным базар был…

– Об чем? (спрашиваю).

– Он такой хитрожопый, этот Ленин, все сечет: говорит, прочитал, что типа Гитлера сейчас уже хвалят – и говорит, что, может, ему типа Гитлером поработать? А то типа Ленин приелся уже… Даже иностранцы не очень с ним фоткаются.

– И? Что мешает?

– А ветераны! С нами мент был, Кузьмич, нормальный мужик, он выпил, закусил, крякнул и говорит:

– Не, Гитлером если – побьют, Михалыч… Ветераны эти… Ты погоди, перемрут все, и пойдешь себе Гитлером. Костюм сошьешь, то да се…

– Ха-ха-ха-ха!

– Сталин же (продолжил Колян), – помалкивал, а потом говорит: не, Сталин все равно круче: кто кого отмудохал? Гитлер Сталина или наоборот? Ленин же, Михалыч этот, обозлился и говорит:

– Ты всегда себе лучшее забираешь! И потом никому не даешь ничего! Занял самовольно место Сталина и бабло рубишь! В общем, они чуть не поругались. Помирились на том, что Михалыч, который Ленин, ростом не вышел.

– Сталин тоже был не гигант (говорю я).

– Да? Но это ты знаешь: а всем кажется, что он был огромный и красивый… Все его любят… До сих пор…

Ходила в магазин и видела Коляна.

Он запомнил вчерашний разговор о Монтене (я сказала, что он, Колян, порой как Монтень).

Колян сказал:

– А все-таки этот Мандан или как там его – алкаш?

– Да нет вроде…

– Еврей, поди?

– Да нет вроде.

– Русский?

– Да нет вроде…

Колян задумался:

– Не коньяк (он думал вначале, что это коньяк), не русский, не алкаш и даже не еврей? Что у меня может с ним быть общего?

– Ум (сказала я).

Колян сказал:

– Я уже Людке своей похвастался. Сказал, что вот одна интеллигентная женщина сказала, что я как философ какой-то там, такой же умный.

– А Людка что?

– Сказала, что ты ко мне клинья бьешь.

– А ты?

– Сказал, что она дура.

Колян почесал репу:

– В принципе я не против… клиньев-то… Но Людку-то жаль, правда?

– Правда, Колян. Людку жаль, клинья бить не буду.

– Ну, ты этого Мандана дай мне почитать. Интересно же, на кого я похож… Как книга-то называется?

– «Опыты».

– Опыты? Насчет этого я любому философу фору дам! Тюряга, армия, стройка, бомжевал долго… Никакому Мандану не приснится…

Один красавец-гомосексуалист как-то предлагал мне брать его с собой вместе на тусовки, чтоб, во‑первых, тетки завидовали и чтоб свой смокинг заодно прогулять.

Но потом мы с ним поссорились.

И мне придется, чую, брать с собой на всякие такие мероприятия, типа кинопремии нашей «Ники», Коляна.

Колян говорит:

– Че с пидором-то ходить? Ходи со мной! Надо бы мне смокинг прикупить, морду побрить и выучить хотя бы три умных слова.

– Тебе какие слова сказать – длинные или короткие? (спросила я).

– Короткие. Длинных несколько я и сам знаю. Например: гомосексуализм.

– И еще пирамидон и норсульфазол? (Ну, как Куравлев в фильме Шукшина.)

Колян говорит:

– А чё, киношники все время про болезни говорят?

…Слышала я как-то, как Николай (слесарь) и Колян обсуждали топ-моделей. Коляну нравится Наоми. Николай говорит:

– Вот еще! Черномазая! Ни за что!

– Будто она тебе предлагалась (ехидно говорит Колян). У ей мужик-то побогаче тебя будет!

– Белый? (спрашивает Николай, большой расист).

– Как сахар (коварно улыбаясь, говорит Колян).

– Может, мода такая? (растерянно спрашивает обычно самоуверенный Николай).

– А может, любовь?

– Чево? (с презрением говорит Николай).

– Ты че, в любовь не веришь?

Николай надолго задумывается. И говорит вдруг:

– Верил в девятом классе. Но эта Верка мне сказала: пойду, говорит, за Витьку… У него мать завмагом работает…

– Любишь ли ты Родину, Колян? (сказала я сурово, глядя ему в глаза).

Колян как всегда почесал в затылке, сдвинув ушанку на лоб и спросил как-то неохотно:

– А че? Уже пора?

– Отвечай по существу! (крикнула я).

– Люблю! (закричал мне в тон Колян). А че надо делать? (сбавив тон, спросил он осторожно). – Трубы тебе на кухне прочистить? Как ты говорила, че-то там про малое дело… по-маленькому че-та надо делать, ты говорила…

– «Теория малых дел»?

– Точно! – Давай прям сейчас и прочищу… Бесплатно… Что тебе, женщине, в говне ковыряться? А я привыкший.