Диляра Тасбулатова - У кого в России больше?

– Режиссер?

– Че ты опять недовольна? Опять глаза свои выпучила… Стараешься тут для людей, и никакой благодарности…

– Да нет, спасибо тебе, конечно… Я подумаю.

– Думай быстрее – уйдет хата-то… Вариант отличный!

Гостила у меня как-то приятельница: ни работы, ни квартиры у нее в то время не было. Подрабатывала она риелторством, но как-то не очень успешно.

Однажды вечером захотелось мне посмотреть Бергмана, «Сцены из супружеской жизни».

Мой любимый фильм, я его каждый год смотрю.

А там, кто видел, в кадре все время двое – ничего больше особенно не видно.

Смотрю: Ира вглядывается как-то напряженно, даже – она сама смеялась – заглядывает за плечо героини, что-то высматривает.

Я удивилась:

– Ты че, Ир, что ты там высматриваешь? Нравится фильм? Правда, гениально?

Она говорит вдруг:

– Это какая страна? Швеция?

– Ну да…

– Чета у них какая-то мебель непонятная… И площадь квартиры не ясна… И че она все время на кухне? Режиссер не может, что ли, панораму показать: чтобы квартиру было виднее?

– Ну (говорю), у него другие задачи.

– Какие?

– Ну, показать невозможность, недостижимость любви, которой все время что-то мешает. Невыносимость бытия, короче.

– Почему невыносимость? Они ж не в коммуналке живут?

– Ну, у всех свои проблемы.

– Не понимаю. Живут нормально, не в коммуналке, тёща не достает, свекровь не отсвечивает… Он вроде непьющий, она – тоже. …На завод утром не вставать. Недостоверный какой-то фильм – два часа выясняют отношения, а квартира нормальная, теща не отсвечивает, он непьющий. Живут в столице, не в Мухосранске же… Не со свекровью же…

Весь фильм приговаривала.

Смешно, хотя она, прошедшая ад семейной жизни и страшную бедность, в чем-то права: два мира, два Шапиро.

В Подмосковье начались массовые посадки…

– Тааак (сказала мама). Началось?

– Деревьев (сказала я, успокаивая маму).

– Зэки сажают?

– Нет, обычные граждане.

– Которых посадят после того, как они посадят деревья?

– Да нет вроде…

– Вроде или не посадят?

– Ну, может и посадят. Но их во вторую очередь – сначала тех, кто деревья не сажал.

– То есть нас с тобой.

– Ну да.

– Выбери тюрьму покомфортабельнее.

– Да уж не сомневайся! Пять звезд! Трехразовое питание!

– Авторская кухня?

– Почти. Как у Брейвика.

Одна гламурная девица пишет мне в чате:

– Ты что завтра делаешь?

– Иду кое-куда.

– Интересное место?

– Да, в своем роде…

– Я с тобой пойду?

– Ну, не знаю…

– Ну, пожалуйста!

– Ну хорошо…

– Че одеть? Платье, может, Стелла Маккартни?

– Нет, слишком демонстративно.

– Тогда Виктория Бэкхем?

– Вызывающе… Лучше уж Ланвин.

– Ага, Хорошо. Ботильоны Соня Рикьель подойдут?

– Мм… Пожалуй, да.

– Так, хорошо. Спасибо тебе за совет! Ну а пальто?

– Джил Сандер нормально будет смотреться…

– Так! Отлично! Смотри, фото шлю: хорошо? Помаду какую?

– Красную!

– Так, чудесненько, спасибо! Здо́рово! Все-таки скажи, куда мы идем?

– В изолятор временного содержания на Петровке, 38…

(Спросил меня один писатель по прозвищу Патриот.)

Я ответила:

– Нет! И никогда не погибнет!

Патриот удовлетворенно крякнул, достал откуда-то смазные сапоги, гармонь, валенки, хворостину, томик Ильина, «Майн Кампф» и сказал мне:

– Сохрани… Видишь, идут либералы, мне уходить надо… В леса подамся, схоронюсь до поры…

И действительно, вдалеке показались омерзительные, тощие, с бороденками, с какими-то томиками стихов (вероятно, Мандельштама) малоприятные люди. Они стремительно приближались, напевая что-то по-английски.

– Скажешь, что ты моя уборщица-гастарбайтер (шепнул мне Патриот). И тебя не тронут. Более того: пригреют.

И исчез.

Действительно, либералы на мое: «твоя моя не понимает» ласково заулыбались, засуетились, снисходительно посмеиваясь, а один из них, видимо, кинокритик, пытался мне вручить кассету с фильмом «Прощай, немытая Россия – 2».

Я спросила:

– Сё, насяльника, накрыть поляну?

На что главный либерал прогудел басом:

– Спешим мы, женщина… Дальше пойдем, много дел у нас… Патриота не видала тут?

– Кто такой? Ниче не знаю, насяльника, ниче не знаю…

Другой либерал, похожий на еврея, одернул главного: мол, че привязался к униженным и оскорбленным?

Я же понимала, что мне нужно сохранить жилище Патриота – там много икон, библиотека – собр. соч. Сталина, много раритетов – и не допустить в доме обыска. Найди они все это, Патриоту бы грозило страшное: эти звери могли бы его обмазать горчицей или заставить вслух читать разгромную рецензию на фильм «Сталинград». Страшно представить такое…

После таких пыток Патриот мог бы испустить свой, извините, православный дух…

Либералы, обманутые мною, ушли, и после них еще долго веял в воздухе отвратительный дух либерализма: американских сигарет, коньяка, книжной пыли и прочее.

Когда они ушли, я облегченно вздохнула и стала ждать Патриота.

Гнусную кассету с фильмом о немытой России растоптала ногами.

Вечерело.

Закат над Брянщиной поражал воображение своей величественной красотой.

Вдалеке ухали, словно филины, удаляющиеся либералы.

Скоро, скоро, подумала я, наступит весна, вернется Патриот, и Россия вновь вспрянет ото сна.

На душе было светло и чисто.

Посмотрела намедни в Фейсбуке запросы на дружбу.

Друг за другом шли:

Обидчиков

Заревина

Мособлреставрация

Мебель на заказ

Пантера прерий

Россия вперед

(И напоследок):

Ваш Персональный Иисус

Сидели мы летним вечерком в кафе «Тарас Бульба». На входе на улице там стоит такой парубок, одетый в шаровары, в вышиванке и пр. Огромный такой, с большим животом, подпоясанным кушаком, – колоритный очень.

А курить нигде нельзя, ну и мы с ним и каким-то еще малорослым мужичонкой курили. На улице.

Ну, курим.

Я спрашиваю этого, в костюме, колоритный который:

– Вы украинец?

Он торопливо отвечает:

– Всего наполовину.

– Понятно (говорю). А стоять в таком костюме не стремно? Не любят у нас иные Украину-то…

– Я вот тоже ее не приветствую (говорит этот колоритный). Но меня наняли, потому что раньше тут парень-негр стоял, получалось как-то странно. И я еще украинские песни пою (он и вправду потом спел – поет хорошо).