Игорь Губерман - Восьмой дневник

из воздуха украденные мысли,

из музыки прихваченные звуки.

На склоне лет я тем горжусь –

помимо редких горьких шуток, –

что в собутыльники гожусь

почти в любое время суток.

Я смотрю спокойно и рассеянно:

Бог опять людей за что-то судит,

и вражда умело так посеяна,

что уже спасения не будет.

Я много мыслей своровал –

они повсюду есть,

уже битком набит подвал,

но лень за ними лезть.

Течёт за поколеньем поколение,

творя молитвословное холуйство,

а Бог не отвергает поклонение,

но втайне обожает богохульство.

Я с радостью хожу на угощения,

ничуть потом об этом не жалею,

и видывал такие помещения,

что дай бог это каждому еврею.

Денег вид и шелестение

так таланты манит в гости,

что рождает запустение

в башнях из слоновой кости.

Не имея к Богу доступа

и ввиду Его отсутствия,

крайне глупо ждать от Господа

милосердного сочувствия.

Иллюзией свободы озарён,

готов я был к любому приключению,

однако же судьбой приговорён

к пожизненному умозаключению.

Сеять разумное, доброе, вечное

право от Бога дано

только тому, кто в лукошко сердечное

чистое всыпал зерно.

Мной тихо правит чьё-то мановение,

а я в себе лишь писаря ношу,

и часто я не знаю за мгновение,

о чём сейчас и что я напишу.

Вместе со стадами кочевали

предки-пастухи по дикой Азии;

думали сказители едва ли,

что сольются Книгой их фантазии.

Фанфары, трубы и литавры

звучат в особенности звонко,

когда увенчивают лавры

всем очевидного подонка.

Судьба мне подарила долгий вечер,

и я живу – неспешно и теплично;

мне говорят сочувственно при встрече,

что я – тьфу-тьфу – и выгляжу отлично.

Имея жизнечувствие здоровое,

ничуть я не нуждаюсь в алкоголе,

но мироощущение херовое

томит, и выпиваешь поневоле.

Идея общего деяния

с единым пламенным мотивом

полна большого обаяния,

но мерзко пахнет коллективом.

В земной недолгой круговерти,

куда ни ступят наши ноги,

мы все идём навстречу смерти.

И веселимся по дороге.

Нынче Еву яблоком не купишь,

много выше девичий полёт:

вежливая молча сложит кукиш,

а простушка – на хуй вас пошлёт.

Нам по душе родное стойло –

нет ни морозов, ни врага,

но вдоволь есть еды и пойла,

а также – конские бега.

Судьба ничуть не поломала

хребет устройства моего:

для счастья нужно очень мало –

способность чувствовать его.

Почвы под ногой не достигая,

в поисках опоры и оплота

мы глядим, надежды возлагая,

на любое встречное болото.

Приемлю я незамедлительно

спор по любому пустяку,

поскольку мыслям погубительно

вариться в собственном соку.

Приснились ветхие ступени,

а я – у зала на виду,

и как бы я ещё на сцене,

но я уже по ним иду.

Я вижу по себе и по друзьям,

а также – наблюдая население:

мы все произошли от обезьян,

особенно – общественное мнение.

Без никаких с эпохой трений

я сочинял и рифмовал,

а срам литературных премий

меня досадно миновал.

Останешься с собой наедине,

чуть выпьешь, и возникнет ощущение,

что именно сюда сейчас ко мне

от Бога вдруг поступит сообщение.

Поезд меня мчит, а за окошком

вновь пейзаж России распластался;

я к её ошибкам и оплошкам

чудо отношу, что жив остался.

Надеюсь я, прочтут меня потомки,

душевный умягчая неуют,

а после расстегнут они котомки,

достанут харч и выпивку нальют.

На мир уже по-старчески гляжу:

жесток, несправедлив, необъясним,

но я его прекрасным нахожу,

и жалко расставаться скоро с ним.

Нынче думаю чаще и чаще

с острым чувством гуляки гулящего:

человек, никуда не спешащий,

несравненно умнее спешащего.

Сказать могу вполне определённо,

что чувствами ничуть не обделён я

и часто ощущаю чисто зрительно,

насколько чья-то сущность омерзительна.

В российской истории наша страница –

музей небывалого в мире размаха,

где с лёгкостью может любой убедиться,

как пагубны следствия долгого страха.

Забавен, хоть и кажется обидным,

один из хитрых Божьих наворотов:

сомнение во многом очевидном

равняет мудрецов и идиотов.

Россия – крайне странная страна,

всё вывихнуто, всё неоднозначно,

в её судьбе и Бог, и сатана

играют одинаково удачно.

В том беда, и всем она видна,

что во времена преображения

мигом поднимаются со дна

жуткие продукты разложения.

Все мифы, сколько б их ни плавало,

про пустяки молчат пустейшие:

что очень часто слуги дьявола

по виду – ангелы чистейшие.

Когда свирепствуют стихии,

мы в ужасе, а не в обиде,

нельзя сказать: они плохие,

они – природа в чистом виде.

Мы вряд ли Бога раздражаем

своей надеждой на него:

в нём ведь ни капли нет того,

что мы себе воображаем.

На складе памяти моей

наклейки есть на многих ящиках:

«Не трогай прошлое, еврей, –

отравишь радость настоящего».

Я всегда удивляюсь тому,

что по тайной какой-то причине,

но сиденье в табачном дыму

жажду выпить рождает в мужчине.

Я перечёл вагон литературы,

умел я устно кружево плести;

я мог бы стать носителем культуры,

но я ленился что-нибудь нести.

Вчера заговорили про французов –

была какой-то крупной битвы дата, –

и ясно вдруг я вспомнил, как Кутузов

держал со мной совет в Филях когда-то.

Живу теперь малоподвижно

и даже чуть иллюзионно,

то есть компьютерно и книжно,

а также телевизионно.

Забавно думать о порядке,

который в мире вдруг узрел:

я мелкий овощ с Божьей грядки

и, кажется, уже созрел.

В течение российского террора,

помимо обрушения морали,

помимо боли, горя и позора,

ещё и наши гены обокрали.

Светло и уютно старение,

когда бы не призрак опасности:

старение – это прозрение

своей пустоты и напрасности.

Пускай неверно упрощение,