Игорь Губерман - Восьмой дневник

империю изводят на корню

её родного яда накопления.

Повадки больше нет во мне упрямой,

всё взвешивает разум на весах;

я думаю, теперь и папа с мамой

спокойны за меня на небесах.

Мир не изменишь, он таков,

но с пониманием особым

Бог уважает простаков

и потакает долбоёбам.

Блаженно тихое безделье,

в нём хорошо и свеже дышится,

в моей почти монашьей келье

возле дивана лень колышется.

Тринадцатое, август – в этот день

я подло арестован был когда-то,

и словно эхо, отблеск или тень

мне празднична та памятная дата.

Влился в мёртвую природу

закадычный давний друг;

Бог готовит нас к уходу,

близких душ сужая круг.

Произвол, беспредел, беззаконие,

одичания дух ледяной –

но какое зато благовоние

источает поток нефтяной!

Я не склонен к суждениям смелым,

но вполне убеждён я примерами:

когда борется чёрное с белым,

то победа – за мелкими серыми.

История – слепая, заполошная –

в жестокости людской не виновата,

хотя любая дурь её оплошная

для жизней наших гибелью чревата.

Уж ни одна колода карт

с цыганкой наравне

совокупительный азарт

не нагадает мне.

К мыслям я пришёл сегодня грустным

и боюсь додумать до конца:

творчество бывает очень гнусным,

но и в нём – участие Творца.

Во время Страшного Суда

надеюсь я не унывать,

а посмотрев туда-сюда,

родным и близким покивать.

Отзывчивые к певческой руладе,

душевно воспарив на свежей ноте,

подонки и мерзавцы, псы и бляди

спокойно возвращаются к работе.

По жизни много раз терпя убытки,

я волосы не рву при каждом бедствии:

судьба не разоряет нас до нитки,

а часть и компенсирует впоследствии.

Мы живём в густой бурлящей каше,

мало что в ней толком разумея;

многие моменты жизни нашей

мы поймём не здесь весьма позднее.

В нас часто состояние тревожности,

мы чувствуем её немую речь,

она бормочет нам о безнадёжности

себя предохранить и уберечь.

Такого у судьбы я не просил

и горечи своей не утаю:

не только для работы нету сил –

я даже отдыхая устаю.

Когда заезжие гусары

отняли честь у юной Сары,

она подумала упрямо:

рожу я всё-таки Абрама.

Мне чтение – вроде питания,

поэтому дух мой не бедствует;

среда моего обитания

с реальностью – просто соседствует.

Весьма кудряво мы живём,

и нету привкуса плачевности,

но годы в паспорте моём –

живая справка о никчемности.

Старение – оно отнюдь не плавное,

оно скорей как лестница большая,

оно идёт ступенями, а главное –

сознание и чувства приглушая.

Моя житейская лампада

заметно стала иссякать,

но много света и не надо,

чтоб на столе стакан сыскать.

Актёр политической сцены

не чувствует часа того,

когда обрушаются цены

на блядский спектакль его.

Я устроен очень просто и вульгарно,

я лепился из чувствительного теста:

если где-нибудь мне тошно и угарно,

я немедля покидаю это место.

Горячие убийцы всех мастей

готовят лаву смертного разлива;

в предгорьях вулканических страстей

отменные грибы дают под пиво.

Люблю в России ширь полей,

весенний дождь, осенний лист,

и счастлив ныне, что еврей

и вижу это как турист.

Тасуя моды и фасоны,

меняя стили и тенденции,

везде всегда жидомасоны

преуспевали в конкуренции.

Давно замечены типичные

капризы матери-природы:

весьма родители приличные,

а дети – суки и уроды.

Услышь, Создатель, их моления,

прими народ к обережению –

за мужество непротивления

тоске, нужде и унижению.

Своих учителей совсем не всех

я помню от мальчишеских начал,

но помню, что учился я у тех,

кто вовсе никого не обучал.

Любовь к России в нас не вянет,

во мне она с душой в ладу –

наверно, были и славяне

в моём развесистом роду.

Успел уже я много пережить

и рано осознал в чаду питейном,

что выпивка способна послужить

соломой при крушении идейном.

Сегодня днём в автомобиле я

был зудом творческим томим:

слова теснились в изобилии,

но не ловились мысли к ним.

Мне попадается всё реже

юнец лихой, растущий штучно,

кишит везде народ несвежий

и склонный жить благополучно.

Усохла трахалка, иссякла сочинилка,

соображалка стала уставать –

но живы мы. А в будущем училка

нас будет сквозь очки преподавать.

Одна мечта всё жарче и светлей,

одну надежду люди не утратили:

что волки превратятся в журавлей

и клином улетят к ебене матери.

У слова – изобилие значений,

и многие – желанью вопреки;

храни меня, Господь, от поучений,

которыми богаты старики.

С утра негромкие шумы

слышны внутри квартир,

где просвещённые умы

ведут себя в сортир.

Я жил усердно и отважно,

живые чувства ощущал

и познавательную жажду

легко с любовной совмещал.

Я общаюсь мало с населением –

изредка, случайно, понемногу,

ибо по общению томлением

вовсе не страдаю, слава богу.

Это странное время – старение,

предисловие расставания;

изнутри раньше плыло горение,

а теперь – лишь тепло остывания.

Многозначно глухое молчание

и богато немым содержанием,

и весомей оно, чем журчание

устной речи с её недержанием.

Вчера я на могиле брата

вдруг понял очень ощутимо,

что нет у времени возврата

и всё течёт необратимо.

Живу я не спеша, хожу пешком,

и вижу я – забавно мне и странно:

верблюды сквозь игольное ушко

повсюду пролезают невозбранно.

В руках кого сегодня палка,

кто где сегодня на коне?

Жизнь коротка, и тратить жалко

её на мысли о говне.

Забавно, что в духовные колодцы,

откуда брызги золотом сияли,

уже отраву льют не инородцы,

а гадят коренные россияне.

Хотел сегодня про любовь я

вновь написать чего-нибудь,

но мудрости богиня Софья

шепнула мне: «Уже забудь».

Украсил бы венок лавровый