Анна Линн - Тысяча тихих городов. Milles villes tranquilles. Книга первая

Ещё с вечера я вымыла кучу посуды, оставшуюся от загадочного Йорика (если верить Мари-Астрид), оттерла Бог весть чем заляпанный стол, подмела пол. В волшебном шкафу Иоланты нашлось два яблока, баклажан, спагетти и жестяная коробка с фигурными печеньями. Как можно было не съесть такие восхитительные печенья, было для меня, сладкоежки, загадкой. Дом был старый, со скрипучей лестницей и старой громоздкой мебелью и мне предстояло прожить в нем год с совершенно разными, незнакомыми мне людьми разных возрастов, из разных стран, говорящих на неродном для меня языке. Интересное приключение я для себя выбрала.

Я все думала об этом, подходила к окну, смотрела на темное небо, на шпили церкви вдалеке, в очередной раз проверяла, заперла ли я дверь в комнате. Под потолком покачивался воздушный шар. Ощущение нереальности происходящего не покидало меня и казалось, что стоит только зажмуриться, скатиться со старой лестницы на улицу и там окажется, что я в родном бабушкином дворе – мокрый асфальт, кусты жасмина, облезлые лавки и лампочка, защищенная металлической решеткой (чтобы не воровали) над входом в подъезд.

Какое радостное это было первое мое бельгийское утро! Вымытое ясное небо, нагретый пол в солнечных бликах. Кухня была запущенная, с запыленными шкафами и старой плитой, паутиной по углам и заляпанным, местами прожженным столом, но если бы можно было её как следует отмыть, всё бы преобразилась. И только потому, что одна стена кухни была застеклена от пола до потолка, а вид открывался на маленький сад с вишневыми деревьями, живую изгородь и лес вдалеке. Солнце заливало пол и стены золотистым, живым, а в окна рвался сад – побеги неизвестных кустарников и растений прижимались к стеклам и тянулись вверх, а когда ветер сдувал лепестки с вишневых деревьев, казалось, что в саду сыплет снег или вспархивают тысячи мотыльков. Деревья колыхали умопомрачительно розово-белой пеной, и столько в этом было нежности и какого-то трепета… до этого момента я почему-то не знала, что они могут цвести так красиво.

Я привезла с собой гречку, русские конфеты и шоколадки в качестве подарков. Гречку я с удовольствием съела с баклажаном Иоланты и после решила, что конфет у меня слишком много, хватит на всех, поэтому я могу поделиться ими с собой. Я сидела у окна, любовалась на цветущие деревья и ела конфету за конфетой. И уже была счастлива, что я одна в этом доме, и, пожалуй, готова была так прожить ближайшие пару месяцев: спускаться вниз на завтрак в пижаме и смотреть на сад, залитый солнцем.

К концу недели в наш дом в квартале Иезуитов (так называлась наша улица) вернулись все его обитатели. Первым был тот самый Йорик. Рыжий, высокий и поджарый с огромным рюкзаком за плечами и чемоданом больше моего, он неожиданно возник на пороге в 9 вечера, когда я пылесосила древний ковролин в коридоре. Я не слышала, когда вошел Йорик и поэтому, когда он осторожно постучал меня по плечу, я подпрыгнула и закричала так, что он закрыл уши ладонями и отступил назад. Позже он сказал, что ему было приятно – «при виде меня девушки ещё никогда так не визжали». Чемодан он затащил в комнату, а содержимое рюкзака вывалил на стол на кухне. Тут же запахло сигаретным дымом, а из его комнаты стала слышна музыка, и, между прочим, это был Вивальди.

Всего нас было семеро. После Йорика появился Доминик, тоже француз, испанка Кармен, турчанка Гюльгюн, итальянка Киара и, наконец, Ута. Все были волонтерами и работали в разных организациях, кроме французских мальчиков – они учились в частной (и довольно известно в узкой кругах) школе по изготовлению скрипок.

Итак, квартал Иезуитов. Йорик из Авиньона. Кармен из Испании. Ута из Гамельна. Шкаф Иоланты. Ящик Пандоры.

Мой бельгийский год обещал стать незабываемым в такой интересной компании. Действительно, Лё Мейёр – наилучший.

Утро в нашем доме всегда начиналось в восемь утра с топота ног по лестнице, хлопанья дверей и криков французских мальчиков «Пюю-тттта!». Йорик произносил это слово с таким незабываемым выражением лица и настолько эмоционально окрашено, что я чуть было не включила его в список любимых, наравне с «мюрмюр» и «коксинэль». Уже позже я узнала, что оно матерное.

Школа по изготовлению скрипок находилась буквально через две двери, но мальчики собирались на учебу так, как будто им предстояло длительное путешествие.

Доминик долбил по клавишам пианино, и выходило что-то очень даже приличное, но очень уже прерывистое и отчаянное, как будто это был его последний раз. Йорик ставил кофе на плиту, кричал Доминику, чтобы тот проследил за кофе и запирался в ванной надолго. Вообще, мальчики любили общаться таким образом – один кричал из ванной, второй отвечал, сидя в гостиной за пианино.

Ута чаще всего работала вечерами, и вела здоровый образ жизни – вставала рано на пробежку, завтракала и отправлялась к 10 в бассейн. Она всегда выходила из комнаты полностью готовая с пустой тарелкой, предпочитая завтракать в комнате и не вмешиваться в утренний хаос.

Кофе, за которым должен был следить Доминик, чаще всего убегало; в микроволновке у него вечно что-то взрывалось, а оттертый с вечера стол размножал в геометрической прогрессии окурки, смятые бумажки и чертежи скрипок, которые мальчики любили раскладывать на столе за завтраком. Их ничуть не смущало, что на листах часто оставались следы от кофе, пепла или жирные пятна. На кухне в это же время бесшумно скользила Гюльгюн или Гюль, как мы её коротко называли, варила кофе в турке, и там же, зевая, появлялась сонная и тихая по утрам Кармен.

Зато Киара с лихвой перекрывала всех молчаливых свидетелей кухонного разгрома. Французский у неё был хороший и она орала на мальчиков, ругалась на жизнь и жаловалась на обстоятельства, по моему мнению, необыкновенно красиво, с жестами, вкладывая в свою речь душу и пылкий южный менталитет (она была родом с юга Италии). Время от времени, она ругалась на итальянском; я не знаю, что она говорила, но для меня её филиппика звучала как прекрасный монолог из спектакля, и начиналась знакомыми «Мамма мия, перке?!» или «Sono stufa!» (Я сыта по горло!) Поэтому, как только я слышала эти восклицания на итальянском, я все бросала и шла слушать Киару.

… – Йорик, что случилось? – кричала Киара перед дверью ванной комнаты, откуда пару секунд назад раздался грохот и звон разбитого стекла.

– Все хорошо случилось, – бодро рапортовал Йорик.

– Я не спрашиваю как, я спрашиваю – что?

– Все в порядке. Тут зеркало разбилось.

– Что-о?! Мое зеркало?!

– Не твое, а то, которое висело на стене.

– Это было моё! Я его покупала!

– Аа-а-а… – отвечал Йорик так же бодро. – Понятно.