Александр Северодонецкий - Медведица Умка Большая и её медвежата Вех и Олелей. Повесть о Килпалине К. В. художнике и человеке

– А, почему только мужчины? Моя любимая жена Дарья Ивнатовна, думаю, будет их стесняться, – и, сам как-то стеснительно отозвался еще довольно молодой по виду с его сухощавой кожей на лице и руках художник.

– Да, вот так уж получилось Кирилл Васильевич, – вмешался в разговор, приехавший врач. – Наш гинеколог Гиркина Александра Степановна на учебе в Ленинграде, а больше женщин гинекологов на сегодня нет в районной больнице.

– А, что у неё уже и схватки начались? – удивлялся теперь Валентин Яковлевич Пшеничный.

– Да, не только схватки начались, а уже и воды по её словам у неё отошли, – как умудренный опытом отвечал обеспокоенный состоянием своей жены художник.

– Вот это да! – удивился Игорь Александрович. – Не пришлось бы нам Валентин Яковлевич, принимать еще здесь и теперь роды.

– Скоро стемнеет, а у нас и освещения-то нормального нет.

– Ну, и что же нам делать. Если надо, то будем и здесь работать в полевых условиях. Ведь не привыкать! Нас для этого и учили в том числе, и не передаваемому опыту великого Пирогова. Вспомни, и 1812 год, и ту описанную Толстым Л. Крымскую войну, разве там лучше и легче им было, нашим предшественникам, нашим русским богатырям и еще нашим врачам героям.

– Ты хоть, всё, что теперь нам не обходимое взял, Игорь? – уже обращался старший к участковому врачу, который приехал с Москвы может быть на пару лет, чтобы купить только разве машину Жигуленка за шесть тысяч рублей и мебель в квартиру, а вот задержался и работал уже пятый год здесь в здешнем национальном селе Хаилино, где жили в основном чукчи и коряки, и совсем не много жило камчадалов, установить и определить национальность которых ох как и трудно теперь. Здесь надо нам всем такие генетические поиски. Здесь надо такую толстую восковую свечку ставить, чтобы понять чьей кровушки в их теле и больше здешней, и еще, местной или может быть той привнесенной извне в них и такими молодыми, и такими энергичными до здешних красивых девушек геологами, пилотами, вездеходчиками, геодезистами, кто по воле судьбы был заброшен в эти края и часто коротал время по камчатской полуостровной не погоде, или не мог вылететь поистратившись и так и оставшись здесь, будучи привлеченным на многие годы и северными надбавками в сто процентов к окладу, и районным коэффициентов и в шестьдесят процентов в бюджете и все восемьдесят процентов и в геологии, и в строительстве, и в самом здешнем оленеводческом совхозе, даже, устроившись трактористом и, создав свое уютное семейное гнездышко. А еще кроме великой русской кровушки в их жилах, во многих их жилах текла и корейская кровушка, так как директор здешнего совхоза был кореец по национальности Тен Виктор Иванович и он также был и молод, и текже энергичен, и те в табуны совхозные он не раз выезжал, где летом столько девчонок юных, что и в селе их такого количества в эти времена не сыщешь, а сам он и красив, и статный, и любая из них, да и её родители подскажут и будут за честь считать, чтобы он на эту ноченьку в её постели хоть разок да побывал бы. А, где эта их извечная молодость, где настоящая страсть влюбленности, переходящей часто в настоящую любовь – там и дети, там и то особое бурление их юных кровушек, что уж ни один разученный генетик не разберет всей их никем не познанной подноготной без специальных теперь уже этнографических или других доселе не ведомых нам социологических и довольно таки сложных умопостроений и исследований.

– Будем мы надеяться на Господа Бога и на его помощь нам, а еще на их чукотского здешнего божественного и такого умного Кутха, пожирателя лахтачьего жира, который здесь всем нам должен здесь ох как способствовать хорошо делать своё дело и еще помочь, – давно зная обычаи коряков и чукчей, и зная веру их в их божественного Кутха теперь, соглашался москвич и одновременно врач Игорь Александрович, – размышляя для себя и про себя.

– А, вода у Вас горячая есть? – спросил старший врач, Валентин Яковлевич.

– Да, только вот один чайник минут двадцать, как закипел, – поведал озабоченный художник.

– Ну, давайте помоем руки и посмотрим затем роженицу, – нисколько не задерживаясь, командовал Валентин Яковлевич Пшеничный, понимая, что теперь им двоим, придется здесь в тундре управляться с теперь полностью покорной их воле роженицей еще и так надеющейся на их опыт и на их врачебные знания, приобретенные ими понятно, что не здесь.

Из приоткрытой двери рубленного и здешнего тополя, полупогруженного в сопку домика послышался легкий слегка, приглушенный стон давно находящейся в родах женщины:

– Ай! -Ой! -А-а-а-а! -У-у-у-у!

– Игорь, ты там побыстрее посмотри, – распорядился старший Валентин Яковлевич Пшеничный, – А я помою руки, – и одновременно обратился к сопровождавшим. – А вы ребята, будьте добры помогите хозяину с костром, надо воды литров пять дополнительно накипятить и слегка остудить её в реке.

– Валентин Яковлевич, да здесь уже вижу открытие почти на три моих пальца. И, действительно у неё воды отошли, как поведал нам хозяин. Вся пеленка у неё мокрая. Что-то темно в домике, – слышал жалобы Игоря Александровича из домика, который там один и еще в темноте осматривая роженицу.

– А, парафиновые свечи или керосиновая лампа у Вас Кирилл Васильевич, есть? – переспросил старший врач.

– Лампа есть, но керосина у меня уже давно нет. Вышел как-то весь. А, вот свечи парафиновые, кажется пару еще есть. Сейчас поищу, если их тот злой умка Рыжий тогда вместе с художественной краской не съел. Вот две недели, как вернулись с Дарьей сюда, а он входную дверь запросто выворотил, и все продукты наши съел, и даже мои художественные краски масляные почти все умка съел, раздавив своими зубами податливые алюминиевые тюбики, и как не отравился, ведь там сколько свинца. А, может и отравился? Но, вороны наши еще мне не показали того места где же он в кустах там лежит одиноко в предсмертных своих конвульсиях. Теперь вот мне нечем и писать мои картины, и не успеваю на очередную выставку в Дрездене и еще на выставку в Суздале. Обещал ведь Татьяне к этому декабрю написать картину. Ан, нет? Вон там немного на полке осталось и, там же лежали свечи. А вот и они. Возьмите, вот свечи, – Кирилл протянул врачу три белых парафиновых свечи.

– Ай! -Ой! -А-а-а-а! -У-у-у-у! – не переставала кричать его жена Дарья.

– Прошу поглубже дышать, Дарьюшка – настойчиво, требовал от хозяйки этого дома и одновременно теперь роженицы врач и москвич Игорь Александрович.

– Ай! -Ой! -А-а-а-а! -У-у-у-у!

– Глубоко и ровне не спеша, дышать! Открытым ртом дышать! – более настойчиво повторял свою команду Игорь Александрович.

Прибывший врач Валентин Яковлевич уже одел белый халат, перчатки, взял из укладки чистую простыню и клеенку, и направился в рубленный тот Дарьи домик. Когда он вошел, после яркого солнечного света в домике ему показалось очень темно. Он интуитивно закрыл глаза, чтобы его сетчатка быстрее адаптировалась к полумраку, так как окна в здешнем тундряном домике были художником вставлены довольно маленькие сантиметров по двадцать каждое и того света, что они пропускали понятно, что на почти двадцать квадратных метров его домика никак не хватало. Да и они не были рассчитаны на освещение всего домика, так как должны были и предотвращать его проникновение дикого здешнего бурого камчатского медведя в его домик в те редкие промежутки времени, когда он со всем своим семейством садился на лодку летом или пеша на лыжах и на пару деньков уходили отсюда в теперь родное село Хаилино, чтобы и прикупить продуктов, и хоть чуть-чуть душою своею хлебнуть «цивилизации», а может, увидеть те незабываемые для него образы стариков, которые он по памяти и через год, и даже через десять лет легко отображал на своих многочисленных холстах. И часто так Хаилинская «цивилизация» его еще влекла и увлекала, и тем, что он мог, выставив буквально у забора аэропорта затем, продать гостям села одну или две не заказанных никем, ни одним музеем мира его не передаваемо сказочные и, такие выразительные картины и, хоть может чуть-чуть пополнить свой бюджет семейный, чтобы и чайку, и сахарку, да и какую-никакую одежонку детям своим и племянникам-сиротам, за которых теперь-то и ответственен он прикупить им. А, те ведь растут не по дням, а по часам и в национальной одежонке им не уютно почему-то. Им теперь из их интернатовского привнесенного кем-то сюда мировоззрения подавай ту модную и как бы «цивильную» одежду.