Кира Акслер - Бог справедливости лжёт

Дверь, ведущая на лестницу хлопнула, – появилась Любовь Александровна, классная руководительница выпускников и по совместительству учительница литературы. Пыхтя, она пробиралась через школьников и со стороны напоминала пухлого воробья. Она была низкой ростом, немного неповоротливой и едва ли возвышалась над столпившимися школьниками.

– И ты тут, Каспер. – голос учительницы звучал мягко и ласково – так радушно настроенные взрослые порой разговаривали с маленькими детьми.

Она щёлкнула ключом в замке, впустила сначала Киру, потом втиснулась сама и заперлась изнутри; вздохнула.

В кабинете было душно – три огромных окна, уставленных вплотную кактусами, выходили на солнечную сторону и пропускали тепло даже сквозь опущенные жалюзи. Спёртому воздуху некуда было деваться, и он повисал блестящей на свету пылью прямо над партами. На чёрной доске, оставленное ещё с субботы, красовалось насмешливое: «С праздником!»

– Ну? Чего надо? – улыбчивое выражение лица учительницы сбивало с толку.

– Я..э-э… – Кира задерживал взгляд на пустых стеллажах, стоявших в конце неровного ряда парт. – Хочу сдавать литературу. Впишите меня на курсы, пожалуйста. – он протянул заполненные бумаги.

Улыбка немедленно повисла уголками вниз. Учительница развела руками:

– Ну надо же! А чего в сентябре, а не в мае? – как ни странно, её тон заставлял поверить в искреннюю раздосадованность. – Нет-нет, иди давай.

– Многие меняют предметы в этом году, мне завуч разрешила.

Любовь Александровна, переваливаясь с ноги на ногу, торопливо подошла к столу, водрузила на него свою тяжёлую сумку и принялась доставать тетради. Всё это время она натруженно дышала.

– Ой, да Наталье Владимировне вообще заняться нечем. – махнула учительница рукой, словно разговор её больше не касался. – Это же не с неё потом спросят, если ты подготовиться не успеешь.

– А если успею?

– Это тебе не на олимпиады кататься, Каспер! Ответственность совсем другая. Ну уж нет, я на себя эту проблему брать не собираюсь.

До сегодняшнего утра Кира не был уверен, что действительно хочет сдавать литературу, но скептическое недоверие Ленки и классной руководительницы его только раззадорило. Этот предмет был ему совершенно не нужен для поступления (равно так же, как и выбранный в прошлом году английский), но ведь не зря он несколько лет положил на его изучение.

Кира вытянулся и скрестил на груди руки.

– Дайте мне пробник, посадите писать. Если наберу больше шестидесяти – вы меня возьмёте.

– Не наберёшь.

– Вы этого не знаете.

Любовь Александровна покачала головой.

– Ну смотри у меня! На колени ведь к себе посажу, чтоб списать не получилось.

– Хорошо! – Кира радостно кивнул. – Когда приходить?

– После уроков зайди. И давай уже, впускай козявок, пока они мне двери не выломали.

Кира вышел в коридор и поплёлся в сторону кабинета истории. Несмотря на то, что урок начинался по меньшей мере минут через семь, парты были пусты: три школьника что-то горячо обсуждали в дальнем углу, возле учителя крутилась Лизонька – низенькая, худощавая театралка с голосом как у какой-нибудь крикливой тропической птицы. Кира побаивался её чрезмерной взбалмошности, хотя в то же время и восхищался ею. Лизонька всегда была весёлой: по настроению могла начать петь прямо в коридорах; иногда цитировала Шекспира, причём всегда так проникновенно, словно сама пережила каждое из произнесённых слов. Учителя любили Лизоньку за искренность, они же стали добавлять к имени ласкательный суффикс. Она была первой, кто записался на литературные курсы и, судя по рассказам, там никогда не бывало скучно. Кира бы солгал, скажи он, что не хотел бы лично поприсутствовать хотя бы на одном занятии.

– Дай угадаю: она тебя послала. – Ленка подпирала рукой голову и с интересом выискивала хоть малейшее подтверждение собственным словам. Она тоже была завсегдатаем на курсах.

– Нет. Хотя очень пыталась, если честно. Я убедил её, что смогу написать пробник, и тогда она внесёт меня в списки.

– Самоубийца, вот ты кто.

– Гений! – Кира опустился на стул и театрально возвёл к потолку руки, подставив ладони теплу флюорисцентных ламп. – Если на олмпиаде в прошлом году я смог назвать Анну Каренина иконой русского феминизма и получить за это первое место, то какой-то жалкий экзамен – лишь пыль на пути к великому будущему!

Ленка рассмеялась.

– Я бы на это посмотрела. В прошлом году никто не набрал больше сорока пяти. – шея её неестественно напряглась. Ленка заёрзала на стуле, словно в нетерпении пытаясь перевести разговор, и вдруг подскочила. – А! Это тебе, кстати. Лежало на парте, когда я пришла.

Она протянула плитку шоколада, обёрнутую в крафт-бумагу и перемотанную для надежности красной шерстяной ниткой. На обёртке не было никаких опознавательных знаков, кроме надписи, сделанной от руки чёрной ручкой:

«С новым учебным годом!»

Кира внимательно, поправив круглые очки на носу, всмотрелся в написанные буквы. Что-то сразу же смутило его в подарке.

– Это кто-то из наших. – вопреки словам, он ещё не был до конца уверен.

– Откуда знаешь?

– Печатными буквами написано. – в первую очередь Кира размышлял вслух для самого себя. – Не хочет палить свой почерк, наверное.

– Необязательно. Вдруг почерк просто ужасный?

– Ага, кошмарный. – Кира наконец увидел то, к чему так долго приглядывался, и волнение оставило его. – Смотри: буква «ч» написана почти как английская «z», это ведь ещё постараться надо. Но я такое уже видел.

– Где?

– У тебя в тетради. – Кира легонько стукнул соседку ребром шоколадки по голове. Знаешь, кто оставил? Калинин?

Ленка закатила глаза, цокнула языком и как-то пренебрежительно, не без усмешки ответила:

– Ну а кто ещё-то? Захожу в класс и вижу: трётся у нашей парты опять. Говорю ему: хоть бы открытку какую оставил, а то даже обёртка самодельная – стыд, а не подарок. Ты, кстати, проверь, вдруг она там надкусанная.

Кира ещё раз осмотрел присутствующих в классе и только сейчас заметил Калинина Влада – ужасно высокого юношу с нелепой причёской, выстриженной как будто кухонными ножницами. Одет он был всегда одинаково: в серый, не по размеру большой, пиджак и застиранную рубашку, потерявшую давно белизну – та выдавала безразличную неопрятность к своему внешнему виду. Вытянутое лицо одноклассника за лето обзавелось плешивыми белёсыми усиками, больше похожими на разбросанный кем-то гусиный пух. Да и сам Калинин напоминал недовольного жизнью гуся. Он обладал удивительной способностью сливаться с окружением и всегда быть вон там – не особо важным и совершенно не ценным. За последние шесть лет он уже четырежды предлагал Кире встречаться, и в перерывах постоянно забрасывал нелепыми подарками. Кажется, подаренная на прошлый день всех влюблённых свинья-копилка, имевшая отвратительный цвет синей пыли, так до сих пор и стояла в шкафу кабинета музыки.