Алексей Павлюшин - Иван Дорога

Саня постучал и спросил хозяев, никто не отозвался, и мы ввалились на темную веранду. Саня забубнил и взялся ощупывать стену, когда вновь постучал и открыл дверь:

– Эй хозяин принимай – дар из сумки вынимай! – выкрикнул он и вошел внутрь, а остальные, не сговариваясь, взялись голосить, создавая фоновый шум.

Набившись в тесную прихожую и закрыв за собой дверь, все вдруг умолкли. Первым делом пришлось отметить тяжеловатый затхлый запах, а уж после остальную, сомнительную обстановку. Обои на стенах вздулись множеством пузырей, старые кухонные шкафчики покрывали наклейки. На печке, испещренной мелкими трещинами, давно не обновлялась побелка. Не покрытый скатертью стол, сплошь занимала грязная посуда и полупустые бутылки.

Из дверного проема справа доносились звуки телевизора, кажется, повторение новогоднего концерта (по крайней мере мы вошли, когда пел Л. Лещенко). Саня вновь повторил свой выкрик, и из комнаты вышла низкорослая женщина в ситцевом халате с растрепанными волосами и одутловатым лицом. Она на секунду замерла и осмотрела нас равнодушными отекшими глазами. Молча взяла табурет из-за стола, поставила его к печке, уселась, закурила и сказала скрипучим голосом: «Давай!».

Не знаю какой бес вселился в Саню в этот момент, но он запел именно:

– Изгиб гитары желтой ты обнимаешь нежно, струна осколком эха пронзит тугую высь…

– Нет. Стой. Всё. – сказала женщина и, поднявшись, вынула из кармана десять мятых рублей и протянула их вперед. Саня бросил петь, взял деньги, а женщина добавила, кряхтя усаживаясь обратно, – у меня мужик этих бардов не любит – услышит орать будет. Все идите!

Тут на кухню вывалился только что упомянутый мужик. Он медленно покачнулся, тряхнул ядовито-бордовым лицом и прошептал:

– Ага, язычники… прискакали! – прошел к столу, вытащил из-под него табурет и, опять покачнувшись, шагнул в центр кухни. Попытался поставить его на пол, но только склонившись, поскользнулся и, падая назад, подбросил табуретку вверх и разбил лампочку.

Под звон стекла, кряхтение мужика и сиплый смех женщины, мы дружно ломанулись на выход, спотыкаясь в темноте о ноги друг друга.

Быстро пробежав по узкой тропинке до ворот, хохоча и тяжело дыша сбились в кучу.

– Пронзил тугую высь… табуреткой! – сказал Саня.

– А это всегда так? – спросила Надя.

– Нет. Это только тебе так повезло, – заметил я.

– Первый блин! Это был первый блин, который комом! – рявкнул Саня и, задрав маску, закурил сигарету.

Мимо нас тем временем пробежала ватага каких-то мелких крикливых «чертей» и исчезла за поворотом на Белую улицу, а перекурив, и мы двинулись следом.

По широкой освещенной лучше многих других Белой, там и здесь носились ряженые, вереща разнообразием детских голосов.

– Они здесь уже весь урожай собрали! – вскрикнула Наташа.

– Тогда пойдем на Полевую! – предложила Надя. Все умолкли, ожидая разъяснения причины предложения. – Нам же благополучные нужны! Те, что посолидней – те, кто больше даст, правильно!?

– Правильно! – подтвердил я. – А кто там на Полевой?

– Знакомая матери, – пояснила Надя.

– Ладно. Идем?! – сказал я, осматривая остальных, и все поочередно кивнули.

Как только на Полевой Надя остановилась у высокого коричневого забора с большим почтовым ящиком на калитке, Саня вдруг тяжело вздохнул и тихо сказал с оттенком рассеянности:

– Знает твоя мама, с кем дружить! Здесь же родители районного прокурора живут!

– Ну и что – нормальные люди! – ответила Надя и повернула ручку, не оставляя нам времени на пререкания и споры.

Надя и Наташа бойко пошли по тротуару через двор. Мне туда идти не хотелось, но разве был вариант, в котором я туда не иду, но Надя не меняет своего мнения обо мне? Манипуляторша – что с нее взять!

Столпившись у дверей, мы судорожно и торопливо взялись обсуждать, что петь, но впопыхах ничего нового не сообразили, кроме все того же бесовского «изгиба гитары желтой…». Наташа вдруг сказала, что не понятно, отчего забыла все приличные частушки, и теперь в голове только матерщина. Но Надя, только усмехнулась и нажала звонок.

На веранде включился свет, и послышался мягкий женский голос:

– Кто там?

Секунду все молчали пока Катя не саданула своим маленьким кулачком Саню в спину.

– Эй, хозяин, отворяй – пироги нам отдавай! – хрипло и слегка нервно выдал Саня, а мы дружно уставились на Надю.

За дверью послышался скрип, и тот же голос, но теперь звучащий приглушенно: «Девочки, к нам шуликане пришли!», – на него отозвались тонкоголосые крики и частая возня, которую могут создать только дети.

Дверь открылась, и кудрявая полноватая женщина лет шестидесяти, оглядела нас и сказала:

– Ух, хорошие! Проходите!

Мы ввалились в дверь, пихая вперед нашего музыканта. Последней зашла хозяйка, заперев за собой дверь. Она протиснулась через нашу толпу и подозвала двух девочек лет пяти-шести, несмело выглядывающих из-за угла прихожей. Они подошли к женщине и с интересом уставились на нас.

Саня осмотрелся и завел свой «изгиб», но не выдав и куплета, заглох. Женщина аккуратно поинтересовалась, нет ли чего-нибудь детского в нашем репертуаре, на что Саня как настоящий профессионал моментально стал играть «в траве сидел кузнечик». Дети в ту же секунду стали приплясывать и подпевать.

– А что вы нам принесли? – неожиданно спросила одна из девочек.

– Мы пришли забрать у вас конфеты! – не растерявшись, сказала Надя, чуть понизив голос и протянув вперед руки. Девочки переглянулись и рассмеялись.

Тем временем в прихожую вышел жующий что-то прокурор, следом его жена, а за ними еще две семейные парочки: представители смежных ведомств. Заместитель начальника милиции и его супруга, инспектор по делам несовершеннолетних, и заместитель главы администрации по культуре с мужем, кажется, занятым на службе в районо (отдел образования и науки).

– А у вас чего-нибудь покультурней нет! – брезгливо поинтересовалась замглавы по культуре.

Все замолчали, и с сомнением посмотрели на нее. Тут меня словно за шиворот кто-то взял, или литературная шлея под хвост попала. Я шагнул вперед, совершенно бессмысленно снял свою ушанку и начал:

– Выхожу один я дорогу; сквозь туман кремнистый путь блестит. Ночь тиха. Пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит…

Я продолжал читать, совершенно не представляя каким образом и откуда взялось это стихотворение в моей голове целиком. Меж тем ответственные лица напротив с каждой строчкой все сильней наполнялись каким-то смятением. Дети прижались к ногам бабушки, и округлили без того большие глаза. Наверное, так и получают детские травмы? Еще бы, ведь не каждый взрослый выдержит экспрессивное прочтение Лермонтова не проронив чувства, а тут дети… Притом что декламатор – горилла в валенках и тулупе наизнанку.