Алексей Павлюшин - Иван Дорога

Глава 1

Солнце только что ушло. Его последние всполохи, еще путались в тонком облаке, у самого горизонта и напоминали о еще недавнем летнем тепле. Впереди лежал осенний пейзаж: дома вдалеке, сосновый перелесок и берег Обской губы темнел внизу покатыми камнями. В лицо сыпали острые льдинки первого снега, сильно болел бок, и ушиб на голове пульсировал в унисон с сердцем. Позади, то сопя, то кряхтя топтался человек с револьвером. Он только что пригрозил убить меня. Правда, сделал это так наигранно и театрально, что я не нашел ничего лучше, чем передразнить его слова и расхохотаться. Неожиданно он нажал крючок у самого моего уха, и после выстрела и длинного звона в голове, пространство впереди раскрылось особым образом.

Я однажды слышал, будто предсмертный просмотр прожитой жизни – это некая укорительная демонстрация высших сил, указатель на впустую потраченные годы, отчет о потерянном времени. Хотя теперь, когда я смотрю свое кино воочию, такое предположение кажется мне глупым. Нет здесь укоризны и морали, нет даже слабого намека на нее. Вся она осталась там, за пределами зрительного зала. Теперь ясно видно, что мой предсмертный фильм – это ответ. Ответ на вопрос, который звучит коротко и просто: как все это случилось?

Перед глазами поплыли слабо различимые пейзажи. Лица. Отдельные слова на бумажных листах. И грохочущие по дороге колеса грузовика. Внезапно все остановилось и передо мной появилась мать, а за тем и отец.

Благо хоть не вскрикнул с испуга. Хотя, с появлением этих образов страх исчез совсем, остались только картинки, все больше набирающие резкость. К этой ситуации хорошо подошел бы вопрос рефери, обращенный к боксеру, только что перенесшему нокаут: «Как твоё имя?». И я бы четко и ясно ответил: «Меня зовут Иван Дорогов. Я осознаю, где я нахожусь и что сейчас происходит.» Но такого вопроса ждать было неоткуда, и я просто смотрел на родителей и думал, что в этом эпизоде они прежние, и в этом виде их уже нет в реальности. Вдруг, захотелось сделать их образы поярче и показалось, что, если дать им более подробное описание, они задержатся подольше и даже поговорят со мной? Конечно, воспоминания не имеют такой силы, но это стоило сделать, хотя бы ради того, чтобы перестать об этом думать. Итак… «Моя мать Мария Ивановна. Человек высокого самоконтроля. В быту сдержанная и немногословная, но теплая. В обществе: решительная, устойчивая, производящая впечатление сбалансированного человека». Какое-то протокольное описание получается. А вообще это немудрено – она много лет отработала завучем в моей школе. Сейчас даже не представляю, сколько головной боли я ей доставил. Сколько она просила меня взяться за ум и, хотя бы немного поднять уровень успеваемости. Нет не ради знаний. Черт с ними! Ради общественного мнения. Ведь оно напрямую влияет на ее репутацию. «Сам посуди, чего стоит заведующий учебной частью, неспособный справиться с собственным ребенком? Как такой специалист может управлять другими специалистами? И если ты меня слышишь и понимаешь, ты сам скажешь – никак! Такому человеку нельзя доверять руководство в принципе!», – говорила она, но тем не менее управляла. И вполне себе успешно. При всей своей хрупкости, природа одарила ее крепкой волей, и если на меня ее слова влияли очень условно, то на коллектив школы, они действовали магически. Ее слова слышали, ее предложения практически всегда принимались, ее авторитет имел устойчивые позиции. Я тогда не понимал, как это возможно. Мои стереотипы авторитетов говорили: человек с такой внешностью и комплекцией, как моя мать, не может иметь общественного признания. Но против фактов не попрешь и блондинка с большими голубыми глазами, такой тонкой фигурой, что ей неизбежно приходилось ушивать каждое новое платье, спокойно и без эмоций могла поставить на место даже нахрапистого крепкого мужика. Да так, что остальные, на всякий случай, даже не пытались ей возражать, уже по другим вопросам.

Отец объяснял это так: – «Твоя мать умеет рассчитывать силу и действует с упреждением. Она знает, что ей не хватит воли подавить условный бунт, поэтому она до него не доводит. Для этого она пользуется такими инструментами, как предчувствие и предупреждение. Кроме того, она очень хорошо владеет умением личного разговора. Таким образом, прежде чем выйти перед педагогическим составом и задавать вопросы или выдвигать предложения, она проводит такую массу бесед, что ее публичные слова – это чистая формальность. Еще, мне иногда кажется, ее дар предчувствия – это нечто большее. Может быть это умение предвидеть или предсказывать? В любом случае, я не помню, чтобы она ошиблась, в том, что касается человеческих отношений. Бывали случаи ее решений, когда они выглядели неразумно, но в конце концов они всегда приводили к лучшему исходу».

Да, отец, как никто знал силу ее убеждения – он всегда был подкаблучником и нужно сказать, ему хватало ума это признавать. При всем при том, что он половину жизни занимал руководящие должности. Он имел экономическое образования, но вот уже лет пятнадцать работал главным агрономом в совхозе, для этого даже закончил курсы. В начале восьмидесятых, когда они с матерью приехали в поселок, должности по специальности для него не нашлось. Но городской, образованный человек в сельской местности, в советское время ценился сам по себе. Ему сразу предложили руководящую должность и ничего, что профессия не соответствует образованию, здесь так нуждались в кадрах, что отца выучили за счет предприятия.

Отец всегда был веселым, хотя и сдержанным. Со мной он шутил как-то натужно, грубовато, но это дело обычное, проблема отцов и детей или что-то вроде. Зато с мамой они обменивались такими шутками и делали это так до подробностей идеально, что я смотрел за этим, как за неким театральным представлением. Летом, на выходных они часто садились на лавку под навесом яблоневых ветвей, в палисаднике, пили морс или что-нибудь ели. На матери было летнее платье и широкая шляпа с волнистыми полями, отец сидел в расстегнутой рубашке и босиком. В такие моменты их шутки, как разговоры в целом, были невероятно подходящими к атмосфере. Я и не припомню теперь что-то подобное, впрочем, как не смогу воспроизвести целиком не одной фразы из тех разговоров. Остались только впечатления.

Родители учили меня рассматривать каждого человека, как нечто отдельное, не зависимо от положения, но все же, когда в сентябре они разъехались, а после и развелись, подобный взгляд не объяснил мне ничего. Я отчетливо понял эту прежде пафосную для меня фразу: «этот случай разделил мою жизнь на “до” и “после”!». Она казалась мне смешной, ведь, как правило, ее не очень уместно произносили взвинченные, истеричные тетки в рамках телевизионных передач. Но теперь мои «до» и «после» лежали по разные стороны, а я застрял на разделяющей их линии.