Катерина Томина - Awakers. Пробудители. Том 2

– По крайней мере, мы не стоим колом, – хмыкает он, оборачиваясь на оставленное авто.

– Можно вернуться назад в студию.

Майк чертыхается, смахивая пушистые снежинки с волос, с завистью поглядывая на Троя в парке с капюшоном, который выводит весёлый смайлик поверх снежного слоя на капоте бесхозной машины.

– Нельзя, Микки, назад нельзя.

– С какого хера нельзя? Что мы тут будем?

Трой отряхивает руки, продвигаясь вперёд в свете фар буксующих автомобилей.

– Хватит ныть. Это будет приключение. Большим кораблям – большое плавание.

Это на словах «приключение», а на деле сугробы по щиколотку, мокрые ноги и «ну и дубак, чтоб его!».

– Не отступать! – не сдаётся Трой, и они продолжают брести по заснеженной проезжей части, время от времени останавливаясь, чтобы перевести дух. Трой лепит мини-снеговичков, сетует на то, что бросил курить, посмеивается над своим спутником.

– Вот уж не думал, что ты такой неженка.

– Я не неженка, я устал и задубел, как хер собачий.

– Да ладно ворчать, снег клёвый.

– Мокрый и холодный.

– Сам ты мокрый и холодный…

Майк дышит на заледеневшие руки.

– У меня сейчас пальцы отвалятся, чем я играть буду?

– Ты ворчишь, как маленький, – смеётся Трой.

Рано или поздно это должно было произойти с одним из них. Кто-то должен был упасть. Майк даже не скрывает злорадства, что случилось это не с ним. Трой не спешит выбираться из сугроба. Руки красные от холода, снег тает на губах.

– Так тебе и надо, – бурчит Майк, а тот поднимает голову и смотрит на него проникновенным взглядом:

– Скажи, Микки, у тебя нет такого чувства, что всё самое-самое будет завтра, а завтра никак не наступает?

– Нет, у меня есть чувство, что мы никогда не доберёмся домой. Вставай.

– Встаю.

В тот день Трой обнаруживает, что в ванной не хватает одной зубной щётки.

Волосы у Троя ослепительно белые, топорщатся сердитым хохолком на макушке, спадают снежными прядями на лоб.

– Сдохнуть можно, – констатирует Том.

– Что, Майк сказал, что блондины в моде!

– Я пошутил, – доносится голос гитариста.

– Ну ёпрст, Эллиот…

– Сдохнуть можно, – повторяется Том. – Это охрененно!

У Робби несколько иная реакция на происходящее. Он в упор глядит на Троя и обеспокоенно спрашивает:

– Так, где наш солист?

А Саймон и вовсе ничего не спрашивает, а хватается за сердце:

– О боже, кто-то умер?

– Ты глаза накрасил, – кивает Том.

Трой пожимает плечами. Ничего он не красил. У всех нормальных людей нормальные синие круги под глазами, а у него какие-то красные фигурные: внизу, по верхнему веку и чуть-чуть в уголке, будто правда некто неумело орудовал кисточкой.

В этот перерыв он занят тем, что крутится на стуле, делает вид, что курит карандаш и пристально наблюдает за Ральфом.

– Смотри, как он улыбается. Я не видел, чтобы он так улыбался.

Том знающе хмыкает, покусывая пластиковый стаканчик с кофе:

– Я видел.

Трой запрокидывает голову на спинку:

– Мы теряем людей, Томлин. Наши ряды редеют.

У Саймона появилась эта дурацкая привычка опаздывать. Опаздывать и приносить с собой запах кофе, тостов и утреннего секса.

– Тебе выговор, – объявляет Трой, дирижируя карандашом в его сторону.

– Тебе надо чаще выбираться из студии, – барабанщик разматывает шарф, как бы между делом.

– Я нормально, – не соглашается Трой. – У меня лёгкое океанское безумие.

– Угу. Признай, ты ненавидишь эту студию.

– Я люблю эту работу! – провозглашает Трой, буйно раскручиваясь в кресле.

Подвох в том, что ничего не происходит. То есть не происходит вообще ничего.

Робби только и знает, что твердить:

– Уймись, парень. Главное, что мы движемся в правильном направлении. А топать знаешь ещё сколько?

Он и сам знает, что легендами за пару часов не становятся. Но если дни измеряются не часами, а стараниями, ему кажется, что уже прошли миллионы лет.

Это всё терпение – оно требует больше сил, чем всё остальное, вместе взятое.

И ещё этот дурацкий снег…

Никто не понимает, отчего Трой так завёлся из-за припева в песне, когда ему сказали, что лучше его переписать. Он полгитары освоил ради одного этого припева! Да-да, целую половину вот этой гитары, которую он сейчас колотит о стенку, а никто не понимает, отчего он так завёлся.

– Я не выспался, ладно?! – кричит он намеренно резко и грубо, чтобы никому не пришло в голову его жалеть.

– Ты долбаная истеричка, Гордон, – Майк, как всегда, говорит правду. – Это была гитара Тома, между прочим.

Трой с сожалением разглядывает поломанный музыкальный инструмент, и руки опускаются.

– Блядь… Реально.

– Реально блядь, – подтверждает Том упавшим голосом.

Трой опускается на колени, оценивает нанесённый ущерб.

– Может, её можно как-то подлатать?

– Нервы себе подлатай, – ворчит Майк. – Халк ломать.

– Иди ты! – Трой пихает его в коленку, не поднимаясь с пола, и ему правда очень-очень жаль, потому что Том – такой славный парнишка, и меньше всего хочется его расстраивать. – Мне надо напиться.

Трой пьёт с агрессивным упоением. Майк сидит рядом и совсем его не останавливает. Может, он считает, что так будет лучше. Может, в конце концов, он прав, потому что Трой уже забыл, как это – когда мир вокруг слегка кружится и кажется, что вот ещё одну стопку и вперёд – вершить великие дела. Только вершить ничего не хочется. Хочется ответную реакцию. Какой-нибудь знак свыше, в конце концов, а не «припев лучше переписать». Поэтому он просто сидит за барной стойкой и пьёт с агрессивным упоением, не нарушая никаких законов.

– Я не буду твоим запасным другом, – доносится до ушей голос Майка.

– Не будь. Том будет.

– Ты сломал его гитару.

– Том добрый, он уже забыл.

Он достаёт телефон, непослушными пальцами шлёпает по кнопкам.

– Том, ты это… Будешь моим лучшим другом?

Разговор короткий. Он складывает телефон на стойку, Майк выжидающе смотрит:

– И что он сказал?

– Сказал, что я сломал его гитару…

Майк смеётся, дурень волосатый. Кто его просил? Но телефон оживает мигающим светом, СМС переполняет теплом:

«Буду. Том».

– Понял? – хвастает Трой. – Теперь Том – мой лучший друг.

– Ага. Может, тогда скажешь ему, чтобы сам тащил тебя до дому?

– Не надо меня тащить, меня долетят зелёные феечки.

– Просто пей свою бодягу, – Майк щёлкает пальцем по краешку стопки. – Халк ломать.

Том – отличный лучший друг. Он не умеет слушать. По-хорошему не умеет. Кивает, вникает якобы, вставляет ремарки. А на следующий день уже всё забыто. Иными словами, Тому можно рассказывать что угодно.

– Любовь переоценивают. То есть не саму любовь, а это самое… Мальчики и девочки, птички и пчёлки… Институты брака. Почему вообще нельзя, допустим, сыграть свадьбу с друзьями? Может, я хочу свою жизнь провести с лучшим другом?