Валерий Коновалов - Прѣльсть. Back to the USSR

Наряду с увеселительными заведениями, Чкалов посещал и такие места, как, например, студия Игоря Волгина при МГУ. Запомнилась встреча, на которую был приглашён Вознесенский. Вход был свободен, могли прийти все желающие. В ожидании появления гостя говорили о Евтушенко, сравнивали стили двух поэтов. Некоторые ставили Вознесенского выше, считая, что Евтушенко «уже не тот». Волгин не соглашался. Чтобы войти в историю русской поэзии, говорил он, достаточно написать два-три стихотворения, при чтении которых из вашей груди спонтанно вырвется восклицание «Ах!», и такие строчки у поэта есть.

Прочтённые стихи не произвели на Чкалова ожидаемого впечатления. Ему нравились сборники «Антимиры» и «Станция Зима», но казалось, что оба поэта живут багажом прошлого. Рисуют какие-то ёлочки в виде стихов или стихи в виде ёлочек, считая это новаторством. Впрочем, мнение его не могло что-либо значить, так как сам он писал стихи очень скверные, если это вообще можно было назвать стихами.

Из всего вечера запомнилось одно. Поэтов объединяла черта, может быть свойственная вообще людям: оба любили похвастать своими знакомствами с мировыми знаменитостями. Говоря о неожиданном образе, Вознесенский привел мнение одной из таких знаменитостей, которая в «приватной» (он особенно это подчеркнул) беседе утверждала, что пупок – очень полезная вещь, так как в него можно макать редиску. Вероятно, знаменитый хрен мылся не слишком часто, что в его пупке был избыток соли. Чкалов не оценил шутку должным образом (физиологическая суть её была неприятна ему), но, как и все находившиеся в аудитории, заискивающе улыбался и аплодировал.

До метро «Университет» Вознесенский, в берете, шарфе, пижонски обмотанном вокруг шеи и закинутом назад, шёл в сопровождении преследовавших его почитательниц. Отвечал на вопросы без напряжения, но, очевидно пресыщенный вниманием подобной публики, был готов при первой же возможности охотно расстаться с ней. В какой-то момент в глазах мэтра даже возник испуг (одна из девушек заговорила о своих стихах): видимо, подумал, что ему сейчас же вручат тетрадку с виршами. Но этого не произошло, и вскоре он благополучно замешался в толпе входивших в метро.

Идея «хождения в народ» не оставляла Чкалова. На швейной машинке, привезённой родителями ещё с Урала, сшил себе рубаху-толстовку, купил блокнот для ведения дневника, карту юга страны, отложил начальную сумму, вырученную от продажи диска Джимми Хендрикса. Предполагалось не только вдохнуть воздуха свободы и вкусить прелесть бродяжничества, но и при случае стать участником какого-нибудь приключения, связанного с отношениями. Воображение рисовало образы наивных провинциалок, в глазах которых столичный житель, пишущий стихи, будет достаточно привлекателен для знакомства, а там… Что «там»? Да что-нибудь ведь должно случиться романтическое – то, что можно будет рассказать по возвращении друзьям, вызывая их восхищение. Глядишь, и творческое начало, скромно теплящееся в нём, получит поддержку и каким-нибудь образом проявится. А если его ожидает известность, слава?.. По молодости лезла ему в голову вся эта хрень.

«Путешествие» не осталось в памяти как нечто целостное и вспоминается лишь эпизодически. Жарит солнце, на голубом куполе неба ни облачка, ноги ступают по тёплой дорожной пыли. Он – поэтический бродяга, идущий «по Руси». С наступлением темноты (на юге темнеет стремительно) беспечное настроение сменяется заботой о желудке, дающем о себе знать подозрительными звуками. К сожалению, заранее запастись едой он не догадался, наивно полагая, что будет кормиться за счёт сердобольных жителей сёл. Доел оставшиеся в сумке крохи, притащил откуда-то сена, не спрашивая разрешения законного владельца, смастерил себе постель и залёг с голодухи спать. Было тепло, пахло душистым сеном, и он уже предвкушал, как одарит своих друзей рассказами о «хождении»: поезд дальнего следования, высадка безбилетника на незнакомой станции, пригородная электричка, опять поезд дальнего следования и опять высадка, босохождение в тёплой дорожной пыли, частоколы, подсолнухи, белёные хаты – и наконец стог, пахнущий пряными травами. Может, как раз о таком стоге говорил Бендер своим незадачливым компаньонам: «Молоко и сено – что может быть лучше!»

Наверное, все эти поэтические мужики беспардонно лгали, описывая стога с «ненаглядными певуньями», потому что всю жизнь пролежали на белых простынях и подушках, набитых пухом: Чкалову пришлось убедиться в этом на собственном опыте. Сначала заснул он, и заснул не без удовольствия, но довольно скоро проснулся от холода. Но не это главное. Оказалось, что вся та разноплеменная летуче-ползучая тварь, обитающая в этих местах, только и ждала, когда он уляжется. В самый разгар банкета, устроенного ею, обнаружился ещё один сюрприз – бесконечные эшелоны с военной техникой (Чкалов решил не удаляться от железной дороги). Громыхая, проносились они мимо, в одночасье изменив сложившуюся в его воображении идиллическую картину Малороссии. Ну ни копейки, ни секунды от Гоголя: ни тебе сговорчивых панночек, ни галушек, ни парного молока. Пустой желудок, собачий холод, колкое сено, летающая и ползающая дрянь, пытающаяся забраться под рубаху поближе к молодому тёплому телу, и громыхающие железнодорожные составы. Пришлось прекратить неудавшийся романтический эксперимент и провести ночь в дороге – до следующей станции, где ему опять повезло сесть в вагон, потому что проводник на минуту отвлеклась.

Киев помнит смазанно. Ел в какой-то столовой, ходил на берег Днепра и никому не был интересен: никому не было дела до того, что он столичный житель, что у него в холщовой сумке лежит тетрадка с дорожными впечатлениями и плохими стихами.

В Кишиневе, сняв номер в гостинице, пошел гулять по городу, набрёл на какое-то кладбище и познакомился там с очень общительным еврейским юношей, взявшимся быть его провожатым. Кажется, он, как и Чкалов, ничем не занимался и поэтому легко сходился со всяким праздным человеком. Юноша не замедлил похвалиться, что спёр цепочку («цЕпочку», как он говорил) с какой-то могилы. Это озадачило Чкалова: неужели он похож на человека, с которым можно запросто делиться такой ерундой, и почему его так легко записали в единомышленники? Но, чувствуя себя одиноким в чужом городе, он благосклонно относился ко всем, принимавшим в нём участие. Стараниями паренька их компания пополнилась двумя его единоверцами – девушкой с яркой внешностью и невысокого роста плотным парнем, казавшимся взрослым из-за наметившейся у него плеши. Оригинальность компании заключалась в её разнородности: нравственно неразвитый юнец, не смущающийся вторгаться в потусторонний мир, красавица-девушка и взрослый человек, судя по всему очень правильный и осторожный. В центре внимания, как столичный житель, был, конечно, Чкалов. Наверное, на него, как на аббата в салоне Анны Павловны, были приглашены эти люди, но в чём состояла их корысть – невозможно было угадать. Скорее всего, её не было, а была всё та же праздность, принимаемая столичными жителями за экзотику. Что было интересного в Чкалове этим людям? Ну да, «столичная штучка», еще и хиппарь – и всё! Говорили, что москвичей можно отличить по говору и завидной активности. Чкалов вяло соглашался, потом дал денег – и на столе явилось вино (они сидели в его номере), которое он, кажется, почти один и выпил. Шустрый юноша, в какой-то момент потеряв интерес к компании, исчез, а девушка и мужчина стали выяснять, кто из их общих знакомых переболел гонореей. Девушка посетовала, что недуг этот приобрел чуть ли не характер эпидемии в городе, на что молодой человек ответствовал, что ему до сих пор удавалось счастливо избежать этой участи, и даже, кажется, был готов предъявить медицинскую справку в доказательство своего здоровья. Последнее было выслушано с благосклонностью. В общем, два этих человека отнеслись друг к другу с завидным пониманием и покинули Чкалова без всякого сожаления. Вот, собственно, и все, что он мог вспомнить о посещении столицы Молдавии. Проделать такой долгий, непростой путь и не вынести ничего полезного – это можно оправдать лишь легкомыслием молодости. Скорое возвращение Чкалова в родной дом огорчило батюшку, обрадовавшегося было, что его хоть на какое-то время избавят от удовольствия видеть сонную физиономию «бездельника».