Валерий Коновалов - Прѣльсть. Back to the USSR

Месяц прошёл быстро, но подвели волосы – не отросли на должную длину, поэтому выходить «в свет» было всё ещё неудобно, к тому же Чкалов приохотился к ночным чтениям. Общение с великими стало не только наслаждением, но и потребностью. За время добровольного заточения с ним пыталась повидаться Милка – девушка, известная своей привлекательной внешностью и неспособностью противостоять домогательствам ухажеров. Именно ей он был обязан репутацией человека удачливого в любви. Желая увидеть Чкалова «лысым», она явилась к нему и сначала просила, потом требовала, потом умоляла открыть дверь. Он выдержал это испытание с честью – не открыл. Даже пресловутый возраст юношеской гиперсексуальности не смог повлиять на это решение ввиду серьезности задуманного: шутка ли – сделаться суперменом! Справедливости ради надо сказать, что не только это было причиной завидной стойкости: ему было стыдно показаться Милке без длинных волос.

Несмотря на желание стать образованным человеком, добиться этого путём беспорядочного чтения было невозможно, и Чкалов чувствовал свою ущербность перед людьми, получившими системное образование, – теми, кто имел «справку». Но как достичь желаемого человеку, которого из школы гнали за двойки и леность? Шагом к этому стала учёба на курсах иностранных языков при МОСГОРОНО, которые он успешно окончил. Что дала ему учёба на курсах? Во-первых, повышение самооценки: теперь, наконец, было чем гордиться, помимо прошлых успехов в спорте, ведь знание иностранного языка в то время считалось весьма почётным и делало советского человека как бы немного «западным», что ценилось в окружении Чкалова. Владение языком ещё давало гарантию отличной оценки при поступлении в высшее учебное заведение, так как к тому времени он уже определился с факультетом – это должен быть или исторический, или философский, или филологический. Подозревая, что при поступлении на первые два у него могут возникнуть трудности, связанные с тем, что описано в «Доме скорби», подал документы на вечернее отделение филологического факультета МГУ: филология не так связана с идеологией, как история и особенно философия, а береженого Бог бережёт. Были объективные причины для подобных опасений или нет, с уверенностью сказать нельзя, но определенной части интеллигенции, особенно столичной, такие настроения были свойственны. Они были основаны на страхах, с одной стороны имевших очевидные основания (люди слушали западные «голоса» и из этих передач узнавали об арестах и посадках), с другой же – сама интеллигенция постоянно накручивала себя. Вера во всемогущество КГБ была сакральной. Культивируя её, интеллигенция и сама заражалась и заражала этой верой других. Власти это было выгодно. Лишь после перестройки и последующих потрясений стало очевидно, насколько преувеличена была степень могущества советских секретных служб.

Следует сказать об одном событии, сыгравшем свою роль в выборе им будущей профессии. Репетитор, объявление которого висело на стенде «Мосгорсправки», жил рядом с метро «Лермонтовская», в старом доме с высокими, «сталинскими», потолками. Им оказался молодой человек, а так как ученику было уже 24 года и он носил бороду, хозяин расслабился лишь тогда, когда понял, что Чкалов, несмотря на столь внушительный вид, слабо знает предмет. Уже позже, когда Чкалов сам стал зарабатывать на жизнь репетиторством, он понял, что препод тот почти ничему не научил его, потому что был халтурщиком. Впрочем, вселил уверенность, благосклонно кивая в знак согласия на ответы ученика. Кажется, за всё занятие успевали разобрать они одно или два предложения. У Чкалова получалось, и он был доволен. Приобрёл ли он какие-либо знания – сейчас сказать уже нельзя, но от этих встреч была несомненная польза: Чкалов твёрдо определился в выборе будущей профессии. Сначала он пришёл на занятие один, но уже во время второго визита к нему «подселили» ещё одного учащегося, а позже и ещё двух, юношу и девушку. По окончании занятия каждый оставил на столе конверт с деньгами. Это произвело на Чкалова впечатление: он быстро сосчитал про себя сумму – она показалась весьма привлекательной. Тогда и пришла ему в голову заманчивая мысль в будущем занять ту же нишу. Каких-либо других способностей он за собой не числил, а выучить правила постановки знаков препинания или прочитать Шекспира, Чехова (пусть даже и многих) не представлялось ему невозможным, тем более после того как он убедился воочию, какой результат от этого может быть: можно сказать, из ничего сороковка образовалась. Ни о каком официальном поприще он, конечно же, не думал. Не только в силу обстоятельств, связанных с постановкой на учёт в известные организации, но в основном потому, что уже глотнул воздуха свободы и регламентированная работа ему претила. Он был похож на пса, которому удалось один раз отвязаться от цепи. Впредь его хозяина ожидали лишь хлопоты. Нет, время от времени он устраивался в ту или иную организацию, чтобы закрыть вопрос о «тунеядстве», но увольнялся при первой же возможности. Работа киоскёром в «Союзпечати» была в этом отношении очень удобна. Чкалову нравилось живое общение. В стеклянном домике он чувствовал себя актёром, публичным человеком, почти знаменитостью и даже достопримечательностью района. Внешность имел экзотическую, богемную и, осознавая это, строил из себя загадочную личность: кто же он – отставной студент, художник, поэт, хиппи? Как-то девушка, постоянный покупатель, пригласила его в университет, где проводились встречи с интересными людьми. Встреча не произошла, но это отнюдь не расстроило Чкалова, потому как предложить публике ему было нечего. Ведь, кроме хиппового «прикида», за душой у него не было ничего. Ну да, было знание английского языка, были поэтические сборники «ШЛ», были фрондёрские настроения, но разве этого достаточно, чтобы вызвать к себе интерес неглупых людей? И что бы он мямлил, придя туда? Саркастически, косвенно, недомолвками и намёками отозвался об общественной системе, прочитал слабые стихи? Нет, только не это: слава Богу, был он не настолько самонадеян, чтобы не понимать их настоящей ценности: когда понадобилось выбрать что-то приличное для поступления в Литературный институт, стало очевидно, что выбирать не из чего: рифмы не оригинальны, мысль не всегда логична, настроение лирического героя заимствовано, концовка, венец малой формы, слаба. Графоманство в его худшем виде.

Газетный киоск находился напротив «углового» магазина, на пересечении улицы Алабяна с Ленинградским проспектом, и у Чкалова была возможность приобретать «выбрасываемый» там редкий товар, «дефицит». Работник ОБХСС, мучась бездельем, иногда играл с ним шахматы, потому что Чкалов предлагал и такую «услугу»: на прилавке лежала шахматная доска с ценником «Партия – 10 копеек». Победители денег не брали, а платили сами, справедливо полагая, что платят за удовольствие. ОБХССесник же, которому он постоянно проигрывал (в том числе и потому, что поддавался), брал охотно. Выигрыш в такой «умной» игре, как шахматы, льстил его самолюбию. Попутно следил и за тем, как продавец дает сдачу. Это происходило само собой и, наверное, уже было у него профессиональным навыком. Как-то он сказал Чкалову: «А что ты так много ботинок покупаешь в магазине – сороконожка, что ли?» Всё он понимал, только ведь Чкалов не торговал здесь же, в киоске. Ездил в другой район или центр. Продавалась обувь легко, потому что наценка была сравнительно небольшой – в среднем по пять рублей. На женскую – выше: этот товар был более востребован.