Валерий Коновалов - Прѣльсть. Back to the USSR

– Марка, марка, – тихим голосом заговорщицки пропел Серёжа и заметил, что на сообразительном лице седовласого бундеса отразилось понимание: в глазах, поначалу казавшихся наивными, заиграл веселый, плутовской огонёк. В мгновение ока из чванливого интуриста бундес превратился в заинтересованного участника сделки:

– Йа-йа, – живо ответил он, выражая готовность к сотрудничеству и опасливо оглядываясь по сторонам.

Понимал, что сделка незаконна – и это хорошо: с таким человеком дела иметь удобнее. А то ведь бывает, начинают гоготать на всю округу, привлекая ненужное внимание. Этот понимал. Спутница, увидев, что он замешкался, обратила к нему вопрошающий взгляд. Тот что-то объяснил ей, она с интересом посмотрела на Сергея, кивнула головой, открыла сумочку и достала из неё купюры.

– Нот хиа, не здесь! – зашептал подавленным голосом Сергей, похолодев от страха.

Интурист проявил готовность войти в его положение и убрал деньги. Впрочем, не собираясь тратить много времени на несложную операцию, попросил у спутницы авторучку и написал на клочке бумаги: «80DM – 50 rub». Получив от Чкалова добро на сделку, Сергей догнал иностранцев, которые уже шли к выходу, и обмен совершился: немец передал ему 80 бундес-марок, а Сергей (смотря в обратную сторону и намеренно повернувшись к немцу спиной) вложил в его руку пятьдесят рублей одной купюрой…

Только совершилось это – Чкалов почувствовал, как его крепко и умело взяли под руки с обеих сторон. Органы восприятия внешнего мира в то же мгновение отказались служить ему: он почувствовал отстраненность от всего, что было интересно ещё минутою ранее. Перед глазами опустилась пелена безысходности, и кто-то внутри него коротко сказал: «Пистец!» Непонятно откуда, но очень близко послышался ещё голос – негромкий и внушительный:

– Пойдёмте с нами, молодой человек.

Безвольный и покорный, последовал он за двумя цепко державшими его тихими, уверенными в своей власти над ним мужчинами. Через неприметную для покупателей дверь одной из торговых секций пошли они по скудно освещенному коридору и оказались в небольшой, почти пустой комнате, которая, очевидно, служила пунктом принятия быстрых решений. Один из сопровождавших, худощавый, небольшого роста и провинциального вида, положил на стол изъятую у Чкалова сумку и предложил вынуть из карманов содержимое. Улов был небогат: в сумке – несколько пачек югославской жвачки, а в «пистоне» джинсов – сложенная в несколько раз купюра достоинством в 25 рублей. С Сергеем комитетчикам повезло больше. Первым делом они проверили его вязаную шапочку. Выпавшие из её отворота дойч-марки плавно опустились на пол к его ногам. Их падение он запомнил на долгие годы.

Будь они опытными фарцовщиками, отделались бы изъятием валюты, может быть даже неформальным. Настоящие валютчики и глазом бы не моргнули: «Где продавцы, начальник?» Нет ни свидетелей сделки, ни одной из её сторон. Иностранцев, особенно западников, обхаживали и сквозь пальцы смотрели на их малые шалости: они везли в страну твердую валюту. Наверное, было на это негласное предписание операм и комитетчикам: зачем пугать курицу, несущую золотые яйца? А вот своих за яйца, и уже не куриные, повесить считалось святым делом.

Друзья были неопытными, заранее запуганными (в немалой степени своим же воображением) дураками, поэтому сразу «раскололись»: если уж, дескать, вы всё видели и всё вам известно, то да – приобрели у иностранцев валюту. Выяснилось, что размер валютных средств, изъятых у товарища, подводил под серьёзную статью. Его взяли в «разработку», а Чкалова отпустили, потеряв к нему интерес. Было бы несправедливо не сказать, какое чувство облегчения испытал он в тот момент: «Не меня взяли! Ух!» Беда прошла мимо, товарища затронула, и не его вина, что так сложилось. Ну не пойдёшь ведь и не скажешь: граждане опера, я подельник, вяжите и меня – кому от этого выгода? Домой Сергей вернулся ближе к полуночи и сказал, что без адвоката ему конец. Пакостно было на душе у Чкалова, хотя здравый смысл говорил ему, что пацанские правила здесь неуместны. Верно, неуместны, но всё же… Воспитание у него было такое, что не позволяло бросать товарища, даже и в ущерб себе. И хотя адвокаты советовали Сергею взять на себя вину, Чкалов предложил свою версию произошедшего. Долго думал, стараясь соединить все концы, устранить противоречия, предугадать возможные вопросы, приготовить на них ясные ответы. Когда изложил всё это адвокату (кажется, это была Глинкина), та была поражена и даже коллегу пригласила в свидетели: «Вот что значит, когда за дело берутся дилетанты! Ведь такое и мудрец не придумает, всё гениальное – просто». По версии Чкалова, который, кстати, становился в этом случае фигурантом дела, получалось, что, договорились они с иностранцами каждый по своей инициативе, не подозревая о действиях друг друга. В деталях вспомнить всё сейчас уже невозможно, но суть состояла в том, что налицо было отсутствие сговора, а сумма сделки не представляла уже «особо крупного размера», так как делилась на двоих. По этой версии между друзьями состоялся следующий диалог:

«… Ко мне подошёл Сергей, и я сказал ему: «Серёжа, пока ты где-то бегал, иностранные туристы предложили мне купить сорок марок. Я не отказался, так как давно хотел сделать отцу подарок к 9 Мая – часы в «Берёзке» купить. Только мне надо разменять пятьдесят рублей, так как у меня нет разменных». Сергей посмотрел на меня с большим удивлением и сказал: «Вот это да! А ведь и мне иностранные туристы предложили купить марки, и тоже сорок марок. Не могу нигде достать хорошие (в первой редакции было «французские») духи своей девушке, а в «Берёзке», говорят, они продаются. А где твои иностранные туристы?» Я указал рукой на туристов. Сергей ещё больше удивился. «Так это же мои туристы! – воскликнул он, пораженный таким совпадением (в объяснении так и было написано: «пораженный таким совпадением»). Я передал ему свои пятьдесят рублей. Он сказал, что передаст их иностранцам от моего имени…».

Примерно таким, нарочито кондовым языком было написано объяснение, шитое, конечно же, белыми нитками. Следователь Урывина была вне себя от возмущения: «Это вам адвокат насоветовал такое! Хотите избежать ответственности!» Но ничего поделать не могла. Таким образом, инкриминируемая Сергею сумма уменьшилась в два раза и всё завершилось передачей дела в Товарищеский суд. На дверях всех подъездов дома, в котором жил Чкалов, появились объявления: «Рассмотрение дела о валютных операциях гражданина Чкалова…» Публика, за исключением одного желчного старика, который всё порывался выступить с рассуждениями о «поругании имени советского человека», предлагая вернуть дело в органы, настроена была доброжелательно, особенно женщины (а пришли в основном они). Суд, выслушав заверение Чкалова в «искреннем раскаянии», принял решение взять его на поруки, чем крепко обидел принципиального старикана. Но это была ещё не победа, потому что следователь, то ли руководствуясь обязательной процедурой, то ли затаив неприязнь к Чкалову, так как подозревала, что автором версии произошедшего был он, направила частное определение по месту его учебы. Через какое-то время, когда всё, казалось бы, утихло, узнал он от своей знакомой, имевшей через мать хорошие отношения с куратором курса, Клавдией Ивановной, что его вызывают на актив факультета. «Посмотри, что пришло на твоего протеже», – сказала та, показывая Лене «телегу». – Как же он так проштрафился? Хорош знакомый, нечего сказать“. – „А что ему будет за это?“ – „Всё теперь от декана зависит. И как он сам поведет себя“. Будь Чкалов студентом дневного отделения или комсомольцем, вылетел бы за милу душу в одночасье. Филологический – в идеологическом смысле факультет безобидный (это вам не исторический или тот же философский), поэтому шанс остаться студентом у него был. Была надежда и на куратора: а вдруг словечко, хоть полсловечка скажет в поддержку или, по крайней мере, топить не будет. Поддержка действительно пришла, и совсем не с той стороны, с которой ожидал её Чкалов: декан оказался человеком весьма либеральным. За ним оставалось последнее слово. По непроницаемым лицам остальных было непонятно, осуждают они или сочувствуют. Вопрос много времени не занял. Декан, будучи отягощённым другими, очевидно более серьезными вопросами, лишь спросил: „Так вы определились наконец, кем хотите быть?“ Ранее Чкалов нажимал на то, что работает слесарем, полагая, что статус рабочего как-то поможет ему в создании положительного образа. „Определился“, – ответил он, чувствуя, что от этого ответа зависит его судьба. „Определились как студент или как слесарь?“ – подсказал декан. „Как студент, – догадался Чкалов, – и обещаю, что больше не оступлюсь и не подведу факультет“. – „Что же решим с этим студентом? – спросил декан, обращаясь к Клавдии Ивановне. Всё внимание Чкалова сосредоточилось на кураторе, хотя внутренне он уже ликовал: пронесло… «Я думаю, можно дать ему возможность исправиться, – сказала она (Чкалов в это время выдохнул: у-ух!). – Пусть подумает хорошенько и впредь будет сознательнее». – «Что ж, дадим шанс?» – теперь декан уже обратился к активу. Молчание было согласием.