Валерий Коновалов - Прѣльсть. Back to the USSR

Много в жизни Чкалова было такого, что самым серьезным образом могло повлиять (и влияло) на его будущее. Так, видимо, происходит с людьми, которых отличает нетвёрдость жизненной позиции. На этот раз пронесло, а ведь могло пойти иначе. Случайности влияют на судьбу человека или то, что заложено в нём, а случайности лишь способствуют временному отклонению от предначертанного? Сам ли он определяет цель и пути её достижения, руководит ли им кто-то свыше или это равнодействующая случайностей, ошибочных и верных действий, стороннего влияния и предопределения? Разве можно сказать наверное? Чкалов гордился тем, что окончил университет: это повысило его самооценку, заставило других с уважением относиться к нему и, безусловно, повлияло на дальнейшую судьбу, а ведь ничего этого могло и не быть. Ну не задайся он амбиционной целью удивить всех, поступив в лучшее учебное заведение страны, может быть, до сих пор чувствовал себя зажатым, «некачественным». За дело «о валютных операциях» могли запросто вышибить его из универа – и что тогда? Пошёл бы в другой вуз, а как же амбиции? С учёбой сложилось, а увлечение спиртными напитками – ведь и это могло изменить его жизнь решительно, как изменило судьбу не одного из его одноклассников – даже тех, кто подавал надежды быть успешным. Многих давно нет, а он живёт и, оглядываясь в прошлое, задаёт себе эти вопросы…

Джеймс Сахаров: родители – преподаватели МАИ, прекрасно воспитан, образован, талантлив… Умер от остановки сердца: пил. Сколько горя принёс близким, когда вошёл в возраст и стал неуправляем. Писал стихи, рассказы, участвовал в самиздатовском сборнике «Шерстяная лампа», издавал свой поэтический сборник «Голубая свирель». Поклонник Белого и Северянина, он был готов влюбиться и влюблялся в первую же девушку, проявившую к нему участие… Стихи, конечно, писал слабые, но не в этом суть. Главное – писал. Записывал в тетрадь – и непременно с посвящением. Разочаруется в одной даме сердца – выжжет сигаретой её имя и впишет новое. Над некоторыми его стихотворениями было даже несколько таких выжженных мест. Когда напивался, звонил куда-то и требовал соединить его с президентом США. Называя свою фамилию, непременно поправлял: он не Андрей Сахаров, академик, а просто Сахаров, Джеймс. Ждали, за ним тут же приедут те, «кому следует», но никто не приезжал. На защиту диплома поехал в дрободан – защитился на «отлично». Упокоился на Ваганьковском… Горше нет судьбы родителей, переживших своих детей. Как-то, когда Чкалов, очередной раз устроившись в «Союзпечать», сидел в киоске на углу дома, в котором был тогда кинотеатр «Чайка», к нему подошла невысокая, складная, аккуратно одетая женщина с осунувшимся лицом и безжизненным взглядом. Назвав его по имени, она сказала: «Вчера у нашего мальчика была годовщина. Берегите себя, дети». «Да-да, – поспешил ответить смущенный Чкалов, только что бойко общавшийся с молодой покупательницей и, как всегда, пытавшийся острить, – я был на кладбище». Он не знал, что ещё сказать этой когда-то моложавой, привлекательной и так изменившейся теперь женщине. Будто вину свою чувствовал – за то, что живёт, и живёт так беспечно, в то время как её «мальчик» остался там, забытый друзьями. Но в глазах её Чкалов не увидел упрёка. Наоборот – в ней, когда-то, наверное, осуждавшей товарищей сына и, может быть, возлагавшей и на них часть вины за его судьбу, теперь было что-то вроде нежности к тем, кто был близок ему и в силу этой близости становился близок и ей – матери…

Немало беспокойства своим родителям доставлял и Чкалов, но когда мама сказала отцу (он тогда лежал в госпитале), что сын поступил в университет, тот вздохнул: «Ну, теперь я за него спокоен». Оказалось, несмотря на то что был он озабочен своим здоровьем и на другое у него не оставалось душевных сил, отец не мог не переживать за него. А ведь было за что: Чкалов вёл непонятный человеку старой закалки образ жизни – не работал, не учился, было подозрение, что и человек он пустой, несерьезный. На исходе пути человеку необходим мир в душе, и хоть в этом Чкалов не подвёл отца.

Соседом Чкалова по служебной коммуналке был Илья Федорович Селезнёв – дворник ЖЭКа, человек по-своему замечательный: кавалер трёх Орденов Славы, советский Тихон Щербатый с тою разницей, что герой Толстого был крепок, кряжист, основателен, любил похвалиться своими подвигами и порисоваться перед слушателями, Илья же Федорович, этот, переводя на старорежимный лад, полный георгиевский кавалер, был тих, как все алкоголики, чувствующие свою безусловную вину, маленького, почти детского роста и щупл: казалось, дунь – улетит. Ко времени совместного проживания со «студентом» орденов у него уже не было: скорее всего, украли или же по бесшабашности не уберёг. Был он давно разведён, но жена, такая же щуплая, скромная и неприметная, время от времени навещала бывшего мужа, убирала в комнате, на кухне, оплачивала мелкие долги, о которых он и не догадывался, так как постоянно пребывал в каком-то замутнённом состоянии. Походил он больше на ребенка со сморщенной кожей, чем на мужика, пил, что называется, горькую, но вёл себя довольно прилично, и было удивительно, как этот совершенно невнушительный на вид человек мог брать кого-то в плен и даже доставлять в расположение командования. Удивлялся этому Чкалов до тех пор, пока не приключилась с ним следующая история. Как-то, обнаружив входную дверь запертой изнутри, он решил, как бывало не раз, проникнуть в квартиру через окно своей комнаты. Сосед наверняка спал, будучи под градусом, и не слышал настойчивые звонки и стуки: он был ещё и глуховат. Чкалов вышел из подъезда и тут услышал пьяные голоса, доносившиеся из окна их кухни, которое выходило на двор. Возмущение его было настолько велико, что, обычно не пользовавшийся этим «входом» по причине довольно высокого уровня, на котором было окно, он почти без усилий вскарабкался по стене, оперся коленом на отлив, затем – на подоконник и с шумом ввалился внутрь, опрокинув бутылку, стоявшую на столе, и чуть не сбив с ног находившихся там мужиков – соседа и его приятеля, столяра ЖЭКа, тоже фронтовика, такого же неказистого вида, ещё и инвалида. У него не было нескольких пальцев на правой руке, но это не мешало ему справляться со своей работой. Чкалов видел, как он ловко, не потратив лишней минуты, вставил ему дверной замок, который выломали друзья, заподозрив, что товарищ прячется в комнате с какой-нибудь девицей. Появление Чкалова было столь неожиданно и стремительно, что фронтовые старички восприняли это как несанкционированное проникновение в квартиру враждебного элемента. Илья Федорович, извергнув поток брани, мгновенно запустил свои цепкие пальцы в длинные волосы модного соседа, лишив его таким образом свободы действий, а столяр, которого в народе звали шлёп-ногой (он был ещё и хром), приставил к его голове пилу и стал тыкать ему в нос своей культёй. Дело обошлось без смертоубийства лишь потому, что героические старички наконец признали в нежданном госте законного жильца, но поверженному пришлось прежде выслушать все упрёки мужиков, чью поллитровку он уронил на пол. После этого, слушая рассказы о героизме советских солдат в период ВОВ, на вид далеко не героических, Чкалов вспоминал соседа-дворника, его товарища Шлёп-ногу и уже никогда не удивлялся.