Валерий Коновалов - Прѣльсть. Back to the USSR

Ещё в юности задался Чкалов целью – накопить тысячу рублей, сумму для того времени весьма значительную, представлявшуюся ему некоей основой материального благополучия, главное – душевного спокойствия. Сумме этой надлежало оставаться в неприкосновенности: в противном случае исчезла бы вся её магическая сила. Мечта носила сугубо земной характер: Чкалов понимал, что с неба такое счастье свалиться не может и добиться его можно лишь кропотливым трудом, терпением, даже, может быть, отказывая себе в том, в чём другие отказать не в состоянии. Ну а когда накопит он эту тысячу, уж потом… И как бы ни нравились ему вещи, владельцем которых ему удавалось стать, продавал их без всякой задумчивости. Модные туфли на высоком каблуке, которые, может быть, единственный и последний раз в жизни посчастливилось ему приобрести, джинсы, сидевшие на нём «как влитые», книги, которые имел не каждый книголюб, потому что были они редки и стоили дорого, – всё шло на реализацию этой мечты. И всё-таки, в отличие от героя «Подростка», он был не настолько твёрд, чтобы не стесняться любого способа накопительства. Когда из следственных органов в университет пришло уведомление, что студент Чкалов совершил преступление, связанное с нарушением «Закона о валютных операциях», это, несмотря на ничтожный размер сделки, было в его представлении не столь унизительно, как если бы стало известно, что он торговал кружевными трусами. Чкалов согласился бы даже пострадать, только чтобы избежать огласки, ведь в глазах однокурсников он был почти представителем богемы со своей бородой, курткой военного покроя и задумчивым выражением на лице. Нет, богемный человек должен жить впроголодь, писать картины или хотя бы играть в рок-ансамбле, но только не спекулировать женским нательным бельём! К сожалению, ни рисовать картины, ни сочинять музыку он не умел, поэтому и бороду, можно сказать, носил незаконно. По всем статьям – мелкий жулик, косящий под приличного человека.

Забегая вперёд, скажем, что ни упоминавшаяся уже тысяча, ни другие материальные блага, отличающие граждан определенного достатка, не сделали счастье героя, не успокоили душу. Да ведь и быть не могло иначе. Жить мечтою лучше, чем разочароваться по её осуществлении. Те, кто испытал это на себе, знают.

«Бундесов» было двое: небольшого роста, кругленький (очевидно, не враг калорийной пиши и кружки пива), рыжий – точь-в-точь как показывали в советских фильмах немецких солдат, потерявших бдительность и поэтому представлявших собой легкую добычу для партизан, и второй – худощавый брюнет, сдержанный и, как и его товарищ, доброжелательный. В общем, оба-два были на загляденье симпатичными ребятами, потому что соответствовали образу иностранцев, с которыми можно иметь дело. И действительно, немцы сразу прониклись к друзьям доверием, как это нередко бывает с туристами, прибывающими в незнакомую страну не в составе группы и поэтому испытывающими дефицит общения. Знакомство состоялось в центре – а где ещё можно встретить иностранных зевак? Чкалов с Сергеем не спеша прогуливались по Красной площади, присматриваясь к каждой группе туристов и пытаясь определить, насколько легко можно войти с ними в контакт. Заодно, теша своё самолюбие, и сами строили из себя иностранцев, чему, по их простодушию, способствовали отечественные джинсы с пришитыми к ним фирменными лейболами, длинные волосы Чкалова и белые брюки товарища, которые тот выпросил у пассажира-итальянца. Увидев, что вокруг «фирмы» крутятся малолетки, Сергей тихо свистнул им и показал пачку чуингама. Стаей воробьёв налетели они, расхватывая пластинки и поднимая то, что упало на брусчатку. Поиграв в «фирмачей», по Васильевскому спуску пошли друзья в сторону Каменного моста и почти одновременно и безошибочно определили тех, кого так надеялись встретить. Вот они – настоящие «капиталисты», молодые, наивные зеваки. Разве не удача, которую грех упустить? Чкалов толкнул товарища локтём и почувствовал, что тот уже напряжён: ему передалось настроение охотничьей собаки, почуявшей дичь. Не сговариваясь, развернулись: «объект» шёл в направлении Василия Блаженного, беззаботно поглядывая по сторонам и не замечая, что уже взят под опеку. Начал Чкалов. Преодолевая понятное стеснение (всё-таки в этом деле друзья были еще не профессионалами), обратился к ним, будто и не подозревал, что его могут не понять:

– Парни, не подскажете, как пройти к Красной площади?

В ответ увидел он качание голов и услышал непонятные звуки, впрочем ожидаемые.

– А, так вы по-русски не разговариваете? Were are you from? – спросил он, ненатурально изображая удивление и излучая доброжелательность.

– From Gemany, – было ответом.

– Really? – лица друзей расплылись в радостной улыбке. – How do like it here?

Чкалов уже вступал в свои права как человек, владеющий языком:

– What hotel are you staying in? Have you already been in Tretyakov picture gallery?

В таком восторженном ключе, в соответствии с диалогами, которые можно увидеть в советских учебниках английского языка, началось общение. Далее Чкалов, обладавший очень скромными познаниями в области культуры, перевел разговор на политику: как обстоят дела со свободой слова на Западе? Знают ли немцы, что права человека в СССР подавляются, а за недовольными следит КГБ? Сахаров, Солженицын, «Архипелаг ГУЛАГ»… Бизнес бизнесом, а душа просила заветного – «антисоветского». Хотелось ему, как и каждому фрондирующему советскому интеллигенту, взаимопонимания: свободы в Совдепии нет, коммунисты ненастоящие, Ленин перевернулся бы в гробу, увидев, что творится в стране. Он искренне огорчился, когда однажды услышал от греков, с которыми общался у гостиницы «Турист», что старшее поколение в их стране с симпатией относится к социализму и лишь молодежи больше нравится капитализм. Ну и что хорошего в этой совдепии, возмущался про себя Чкалов: правду услышишь только по «Голосу Америки» или «Немецкой волне», кругом одно лукавство и откровенное враньё, настоящие, честные, талантливые писатели печатаются лишь за границей, диссидентов сажают. Почти за личную обиду посчитал он тогда мнение греков, про себя назвав их «оборванцами», тем более что навара от них не было никакого. Но, как выяснилось, новых немецких друзей политика также не интересовала: жили они в своём благоустроенном немецком городишке, имели небольшой бизнес типа автосервиса, пили по субботам пиво, и до Сахарова, Солженицына или Якира (имена в то время почти священные для Чкалова) им не было ни малейшего дела. Это были добродушные парни и, главное, не алчные, как некоторые «демократы», которые везли в «Советы» барахло на продажу. О всемогуществе КГБ немцы уже слышали, а после разговора с друзьями лишь утвердились во мнении и даже стали оглядываться по сторонам в надежде угадать агента в каком-нибудь «случайном» прохожем, шедшем навстречу наверняка не с тою целью, с каковой ему хотелось это представить. Всё шло по плану, но возникла одна трудность: как после таких высоких материй перейти к вопросу продажи заграничного тряпья, может быть даже нательного? Это после Солженицына-то… Но интуристы сами помогли им выйти из щекотливого положения. Только что собирался Чкалов произнести заветное – то, ради чего устраивался весь этот спектакль: «Кен ю сел ас джинс?» – как Рыжий спросил: а что, дескать, нельзя ли в России приобрести «айк»?