Валерий Коновалов - Прѣльсть. Back to the USSR

– Надо иметь в виду, что, как некрещёные не могут рассчитывать на милость Господню на Страшном суде, так не будет милости и прощения тем, кто, понимая серьёзность сложившейся ситуации, из трусости решил отсидеться. Когда здоровые силы придут к власти, придётся ведь отвечать.

В его словах, казалось, была угроза, но ребята сделали вид, что не заметили это: «Скрепы» не представляли собой какой-либо серьезной силы. Чкалов видел в декларациях Общества явные перехлёсты и даже непростительные, с его точки зрения, фантазии, но сама идея нравилась ему, и только хотелось, чтобы эти люди были умнее.

В конце 80-х распространение получили «открытые письма», в которых «патриоты» и «демократы» жаловались друг на друга в ЦК КПСС. Тогда ещё не было полной уверенности, что власти компартии пришёл конец, и поэтому, жалуясь на противников, ей били челом не только сторонники, но и её недоброжелатели. Общим местом было обвинение в «фашизме» – красно-коричневом или либеральном. Солженицын, познакомившись с писателем Распутиным, удивлялся, что эту, как он говорил, «нежную душу» называли фашистом. Лауреат Нобелевки и сам недолго пробыл гением и «совестью нации». Как только демократическая общественность смекнула, что он и не собирается принимать чью-либо сторону в противостоянии «сил добра и зла», объявила его дутой величиной и никудышным писателем. Со всеми вытекающими. Но старику было не привыкать: ведь когда-то его уже называли «литературным власовцем» и «черносотенцем». Конечно, в образованном российском обществе были люди по-настоящему либеральных, патриотических взглядов, среди которых можно назвать, например, Дмитрия Лихачёва, но мельтешили перед глазами обывателя и шли в атаку за его душу другие, амбиционные, бескомпромиссные, закалённые в идеологических спорах.

Перестройка дала новый импульс творческим исканиям Чкалова. Он не потерялся, как некоторые, и готов был ловить своё в мутной воде. В то время на слуху были имена авторов ускоренного курса обучения иностранным языкам, и Чкалов, не желая оставаться в аутсайдерах, решил, хотя и без всякого на то основания, покуситься на этот вид заработка. Что руководило им? А вот что. Он видел, что в деле стяжательства главенствующую роль играют не профессионализм, а наглость и решительность. Ни малейшего представления не имел он о пресловутом методе и даже ещё не решил для себя, действительно ли наличествует в природе такое явление, не является ли оно обычным шарлатанством, но рассудил здраво: раз кто-то неплохо зарабатывает на этом – почему бы и ему не подсуетиться? Деньги живые, курс короткий, ответственность – в размере внесенной платы. Вот так – языка в сущности не знал, о методе не имел представления, а преференции получать был готов. Подогрело эту решительность и интервью с одним из первых миллионеров современной России, Германом Стерлиговым, который поведал телезрителям, с чего началась деятельность знаменитой фирмы «Алиса». А началась она с рекламы. Ничего не было у братьев, уверял тщедушный на вид, заразительно улыбающийся юноша, просто они дали рекламу, а уж там – как хочешь, так и выкручивайся. Это произвело впечатление на Чкалова, и через две недели появилось в газете «Из рук в руки» объявление: «Английский язык за две недели! Метод Чкалова». Где наше не пропадало – мыслил он. Произошло это уже после его увольнения из школы. Он стал свободен, чтобы вновь закабалиться – теперь уже по собственной воле. От желавших овладеть иностранным языком за две недели отбоя не было, и Чкалов чувствовал себя готовым к эксплуатации мечты бездельников. Каждое занятие было сродни выходу на сцену, где он исполнял роль массовика-затейника, не имевшего точного плана и каждый раз импровизировавшего. Идеи приходили в ходе обучения: он разбивал людей на группы, призывал отвечать хором или поочередно, менял стиль работы, приемы, просил рассказать анекдот, рассказывал сам… Однажды преподаватели организации, где он «гастролировал», попросили разрешения присутствовать на занятии: думали узнать методику и использовать в своей работе, но вскоре поняли, что метода никакого нет, всё строится на обаянии преподавателя, а этому научиться нельзя. Не получилось поживиться на халяву.

Тот период был не только одним из самых драматичных, но и самых счастливых периодов жизни Чкалова. Драматичных потому, что он переживал семейную драму, которая в конце концов завершилась разводом. Счастливым же потому, что по заведенной ещё с советского времени традиции каждое лето он оставлял дела, брал отпуск и проводил его с любимыми – мамой, дочерью и сыном. Каждый день приносил ощущение радости: дети были рядом, и никто не мог покуситься на их близость с отцом. Лишь изредка, когда жена, не любя дачу, в дурную погоду увозила их в город, Чкалов чувствовал себя несчастным, вредничал, не жалея мать, страдая болью любви. Были бодрые, солнечные утра, на которые отзывалась душа, ветерок, первым прикосновением к лицу выводивший тебя из состояния сонной вялости, радостное ожидание пробуждения детей, осторожность, требовавшая не приступать к шумным работам в саду из опасения нарушить утренний покой дорогих чад, и досада на солнце, которое уже подбиралось к окну, угрожая нагреть воздух в комнате и тем самым прервать их божественно прекрасный сон…

Весть о событиях 1991 года застала Чкалова на огороде, когда он обрезал усы клубнике. Помнит, что не мог определиться в своем отношении к происходившему. Уже тогда в нём зародилось сомнение в правильности пути, по которому шло государство, уже тогда он замечал в себе некое сочувствие к коммунистам – не как носителям идеологии, а как проигравшим. Чувство это знакомо русскому человеку, который нередко становится на сторону поверженного. Это было время, когда в сквере напротив кинотеатра «Россия» собирались представители партий и движений, их сторонники, сочувствующие, зеваки и любопытные, которые живо обсуждали происходившее. Самые преданные не покидали этот московский Гайд-парк до последней электрички метро. Их лица были уже не отделимы от этого места. Они ездили на «Пушку» как на работу и, казалось, испытывали от споров, даже когда не принимали в них участия, наслаждение, которое было сравнимо лишь с неожиданным возвращением молодости. Чкалов втянулся в этот процесс, став чуть ли не постоянным участником споров. Его даже стали отмечать там как своего, уже знали его политические пристрастия, о которых говорил значок с изображением Георгия Победоносца, красовавшийся на лацкане его пиджака. Значок этот был не что иное, как герб Москвы, но для посвященных это означало, что носитель его – член «Памяти», или сочувствующий Обществу. Несмотря на то что «памятники» и «масоны» были непримиримыми противниками, они с нетерпением ждали появления друг друга, с жадностью вступая в дискуссию. Хотелось высказать всё, что свербило: кто делал революции в России и делает это сейчас, кто ответствен за пьянство в народе, кто мешал и доныне мешает полноценно развиваться русскому человеку, строит козни государственному строительству и заинтересован в развале страны, кто является врагом перестройки, препятствует становлению демократии, утверждению общечеловеческих ценностей… Поначалу Чкалова поражала почти энциклопедическая осведомленность спорщиков, которых лишь с большой натяжкой можно было назвать интеллектуалами, но скоро он понял, откуда берут аргументы эти люди. Всё это были читатели и почитатели «толстых» журналов, представлявших интересы «патриотического» и «демократического» направлений. Из статей идеологов, печатавшихся там, и черпали доказательства своей правоты их сторонники. Борьба была настолько яростной, что не успевал выйти номер со статьёй идеолога одного лагеря, как выходил номер с не менее жёстким и не менее язвительным ответом представителя другого лагеря. Иной раз доходило до шпионажа: одна сторона упрекала другую, что номер, в котором вышла ответная статья, был подписан до выхода статьи противника, а значит, её содержание, хранившееся в строжайшей тайне, было известно заранее. Всё обсуждалось публично и с неподдельным негодованием, как если бы возмущенная сторона и сама не воспользовалась такой возможностью насолить оппоненту. Аукционы на право годовой подписки уже имели характер не коммерческий, а политический. Выигрывали издания «демократические», но этому тут же находилось объяснение: журналы отражают интересы богачей, которые оказывают им финансовую поддержку. В подтексте же имелось в виду: а богачи, сами знаете, кто у нас по национальности.