Валерий Коновалов - Прѣльсть. Back to the USSR

Вот собравшиеся в небольшую кучку на Пушке с интересом слушают человека, который только что приехал с аукциона.

– Сначала торговали «Наш Современник», – спешно и возбужденно (он всё ещё находится под впечатлением произошедшего) говорит тот, стараясь последовательно излагать ход событий. – Начали с (называется сумма), но постепенно цена дошла до (опять сумма) и остановилась. Предложил какой-то наш человек, патриот.

Суть мероприятия состояла в оценке годовой подписки на то или иное издание. В торгах принимали участие несколько журналов одновременно.

– За «Знамя» встал (называется известное имя) и сразу дал втрое больше. У наших тоже состоятельный один нашёлся и дал столько же. Эти пошушукались – и какой-то картавый встал и говорит: даю (рассказчик называет значительную сумму). Ну, никто из наших уже не смог предложить такие деньги за «Современник».

– Известно, у них все деньги, а русскому человеку откуда взять столько, – вставляет стоявший рядом с ним и искренне огорчённый услышанным.

– У русского человека зато совесть есть, – раздаётся скромная реплика кого-то из недавно появившихся здесь и ещё стесняющегося высказывать своё мнение в полную силу.

В другом кружке, недалеко от первого, царят иные настроения – настроения победителей.

– Наши выиграли, и причем с таким отрывом, – не сдерживая удовольствия и хорошо понимая, что его чувства разделяют слушатели, рассказывает человек, который то ли был на аукционе, то ли слышал о нём от очевидца.

– Ну, да, – ответствуют ему из соседнего кружка – в ваших руках все банки находятся, отчего же и не заплатить за такой хлам, как «Огонёк».

– Это в каких же наших? – выражая на лице поддельное удивление, вопрошает человек, хотя хорошо понимает, что имеет в виду оппонент.

– Известно, в каких. Тех, которые оплатили Иуде бронированный вагон в 1917 году. Сейчас то же хотите сделать. Не получится!

– Это что же мы хотим сделать?

– Споить русских младенцев кефиром, – язвительно выкрикивают из общей толпы.

Раздаётся смех.

В другой кучке спорят о патриотизме:

– Патриотизм, как писал Толстой, последнее прибежище негодяя, – блаженно улыбаясь, парирует доводы оппонента маленький, тщедушный, чернявый человечек.

– Толстой вкладывал в это совершенно другой смысл, – горячится его оппонент, такой же невзрачный и удивительно похожий на первого. – Великий гений, Толстой, имел в виду, что подлец часто прибегает к патриотизму с целью избежать осуждения. Это не патриотизм, а приспособленчество!

Он горячится, чувствуя, что его доводы не принимаются противной стороной за основательные.

– Толстого отлучили от церкви, он был масоном, – звучит, как труба, голос, который принадлежит личности мужиковатого вида, с мясистым, грубым лицом и бельмом на глазу. – Менделеев говорил: «Национализм во мне столь естественный, что никогда никаким интернационалистам меня из него не вытравить».

– А вы читали, как ответила Куняеву Иванова?

Вопрос риторический, и девушка, задавшая его, хочет уколоть противника, которому, конечно, известно содержание полемики между патриотами и «дерьмократами».

– С Ивановой ему тягаться не под силу. Злая тётка. Наша, – слышится довольный голос.

– Ну, ведь у вас тоже есть – Васильева, – подсказывает интеллигентного вида мужчина, обращаясь к кому-то рядом с собой.

Благодушие его объяснимо: его «партия» берёт верх в дискуссии.

– Зато у вас таких, как Бушин, нет. Читали его статью в «Нашем современнике» о деле Норинского? Обхохочешься!» – находит чем ответить «маленькому» «невзрачный».

– Что верно, то верно: у нас таких дремучих нет.

– Конечно. Одни сионисты засели и народ травят.

– Ну да. Скажи ещё, всю воду из крана выпили. Знакомая песня.

– Да вы почитайте, что в вашем жидомасонском «Огоньке» написано о (называется историческая личность). Дойти до такого кощунства.

– Не, огромное удовольствие получил от статьи Бушина. Как он смешно о Бакланове написал. Два раза перечитал и ещё буду.

Норинский посылал письма известным людям, угрожая им расправой от имени «Памяти». Когда провокация раскрылась, Бушин опубликовал в «НС» статью, проникнутую злой иронией по отношению к главреду «Знамени», который, получив такое письмо, написал заявление в прокуратуру.

Симпатизируя «Скрепам», Чкалов не делал реальных попыток стать членом Общества, хотя одно время чуть не написал письмо художнику Сорову, который возглавил группу, отделившуюся от основного Общества, «соровскую». Письмо должно было начинаться пафосно: «Уважаемый господин Соров, я, как русский человек, с одобрением слежу за Вашей полезной деятельностью… В наше время, когда страна как никогда нуждается… Прошу Вас считать меня Вашим сторонником…» Первый раз он увидел Сорова по дороге в село Радонеж. Во избежание возможных провокаций власти не хотели пропустить группу к памятнику Сергия Радонежского. Произошло шумное выяснение отношений. Второй раз – на вечере «Нашего современника». Когда на сцену вышел Григорий Распутин, с галёрки послышался выкрик:

– Да здравствует Распутин – совесть нации!!!

Слова эти, безусловно пафосные, не содержали в себе что-либо необычного, но кричавшие производили впечатление людей слишком экзальтированных. Публикуемый в периодике, Соров был адекватен и говорил дельные вещи: «… большинство народных депутатов РСФСР, которые на съезде решают сейчас судьбу России, являются либо космополитами, либо дебильными марксистами… не понимают предназначения России», – но «живой» Соров был другим – мягко говоря, более колоритным. Находились люди, верившие таким лидерам безусловно.

«Скрепы» возлагали на Ельцина большие надежды. Во-первых, то, что он принял представителей Общества, выводило его руководителей из числа «нерукопожатных», повышало авторитет. Во-вторых, в Обществе решили, что в лице Ельцина к власти пришел наконец «русский человек», почти монарх, которого можно будет привлечь на свою сторону. Ельцин же, скорее всего, преследовал свои цели – завоевать симпатию разных слоёв гражданского общества. Со свойственной политикам осторожностью, согласившись с доводами Общества о необходимости охраны памятников, он ещё не решил, надо ли ему брататься с этими людьми. Впоследствии, когда стало ясно, кто победил в политическом противостоянии, «Скрепы», не имевшие существенной поддержки в обществе, оказались ненужными, хотя напрямую против Общества Ельцин, кажется, никогда не высказывался: не та величина, чтобы давать ей оценку на его уровне.

Хотя Чкалов был простым обывателем и не принадлежал ни к каким движениям, с ним произошла та же метаморфоза, что и с некоторыми участниками диссидентского движения: отрицание коммунизма не привело его к негативному отношению к российской государственности. Раньше неудачи этого государства вызывали у него чувство ехидства: дескать, вот, несмотря на всю вашу пропагандистскую трескотню, Запад не «загнивает», а цветёт и пахнет, и на Луну первыми высадились американцы, нобелевских лауреатов среди советских ученых ничтожно мало, изобилие продуктов, о котором вы все мозги проели «трудящимся», можно получить лишь по радиотранслятору, а обувь фабрики «Скороход» советская женщина наденет не иначе как под страхом смерти. Он хорошо помнит, как злорадствовал, узнав из передачи «Немецкой волны» о подбитом моджахедами советском БТРе, как радовался под Новый год победе хоккейной команды США в матче с СССР. Финальный свисток, и – о несказанная радость! – американцы, ранее не смевшие даже мечтать о таком результате, выиграли. Друзья ликовали, поздравляя друг друга с победой… Такое настроение держалось до тех пор, пока страна не начала разваливаться на глазах.