Олеся Литвинова - Шетти

Джимми говорит: «У тебя есть три пути. Первый – это пойти со мной, второй – попробовать отыскать новое место, но в одиночку, третий – пойти к чёрту».

Я стою и смотрю на него, покачиваясь. Вся загвоздка в том, что тот бар, куда Джимми пригласил меня после работы, по четвергам закрывается в девять. Угадайте, какой сегодня день. Мы успели пропустить по три стакана виски, а потом хозяин с большими руками, всё косившийся на компанию девушек у окна, объявил, что все должны убраться. Девушки играли в беспокойную словесную игру, и крик, поначалу робкий, случайный, к нашему уходу стал невыносимым. К нему мешались полумрак и туман духоты. Громадинами болтались руки хозяина. Но то по крайней мере было место . Теперь мы щёлкаем туфлями на улице, и я вижу, что над нами кучкуются тучи.

Джимми спрашивает:

– Что ты выберешь?

В любой другой день – пойти к чёрту. Но сейчас и моё тело, и мой разум сжаты в тиски из-за болезни, которая зовётся плохим сном, потому что прошлой ночью мне приснилась дорогая Лилиан, Ли, моя сестра, сестрёнка, младшая, ураганно-бешеного склада девушка, которая три года назад упала с крыши под амфетамином и разбилась. Кто-то может сказать: «Подумаешь», но после похорон она мне снилась лишь однажды, лишь однажды, лишь однажды, и тут – привет, Лукас, сказала она, покачивая головой и не улыбаясь, стоя почему-то в шортах, что носила в пятнадцать, и глядя, глядя, глядя на меня не то с укором, не то с участием. Словно мало мне её глаз в рамке на комоде.

– Позволь угадать, – говорю я, – куда ты зовёшь.

– Да?

– К эскортницам?

– Предположим.

– Ни за что.

– Ты, значит, пуританин?

Сверху смотрит эстакада, и я чувствую себя в ловушке.

– Лукас, – с улыбкой говорит Джимми.

Где-то разрывается гром. Небо и красное, и синее, и серое, и чёрное.

– Ты перепугался?

– У нас нет других вариантов? – спрашиваю я.

– Есть, я тебе их дал. Ищи новый бар, пока ливень обоссывает тебя с ног до головы.

Джимми – сын одного из благотворителей нашего издательства. Он выучился, приехал откуда-то из Калифорнии, и мисс Стоукс – первый человек в «Джордан Паблишерс», стерва-чудачка, дрожащая за нас как за младенцев, – сунула бездельнику кресло пиарщика, только когда давление стало невозможным. Джимми сказал, что хочет быть «поближе к книжкам», но, благодаря деньгам отца и врождённой скользкости, не ощущал большой потребности работать и ошивался с кем придётся: в среду – Роуз или Бет из креативного, в пятницу – одна из эскорт-красавиц.

Джимми решил, что последние прельстят и меня. Джимми решил, что мы лучшие друзья, раз выпиваем вместе.

– Я иду домой, – говорю я.

Усмешка. Между нами – метр. Вокруг бегут от грома люди. Я представляю, как возвращаюсь домой, включаю свет и смотрю на туфли, чтобы их снять. Я представляю, как открываю холодильник и ничего не нахожу. Мне видится моя грязная ванная. Мой липкий пол. Мой стол. На нём три пластинки валиума. Мои бутылки.

это проблема дорогой братец

Лилиан что-то говорила во сне, и я помнил её слова целый утренний час, а потом – пух. Улетело. Остался озадаченный, предупреждающий вид. Конечно, я знаю причину её появления. Это позёрство – крутить в голове раз за разом то, как вчера вечером я искал аспирин, а – как всегда бывает – отыскал валиум, и в руках у меня был стакан, и мне думалось: если выпить разом три по десять, меня больше никогда ничего не будет волновать. Я подумал это, лёг спать, и мне приснилась сестра в шортах и с качающей головой. У неё было выражение типа «не стоит»: недовольная гримаса, сверкающие глаза. Спина целая, футболка не разорвана, нет пыли, рвоты, ночного треска, рыдающих друзей и медиков. Живая Лилиан. Ей хорошо, – а я должен справляться. Ей, конечно, кажется, что это просто.

– До этого места долго идти? – спрашиваю я. На волосы мне шлёпается капля, и я думаю: она на стороне Джимми.

– Десять минут.

– И там есть бар?

– И там прекрасный бар.

Я ненавижу то, как меняется мой голос, как дрожат руки и губы, как бесится желудок.

– Киса, это высший класс. Посмотришь и уйдёшь, – шепчет Джимми. – Я буду слишком занят, чтобы держать тебя за ручку.

Его волосы сбиваются в два чернявых рога. Я представляю, как иду домой, сажусь в гостиной, включаю телемагазин, и женщина в красном платье говорит: «Серьги – высший класс, без шуток. Я сама ношу такие же». Когда у меня бессонница, я не могу смотреть ничего кроме телемагазинов, когда бессонницы нет, ко мне приходит Лилиан. И они хотят, чтобы я справлялся.

– Я понимаю, что идея наглотаться дома седативными кажется тебе очень заманчивой, но умирать девственником – это преступление.

Я вздрагиваю. По какой-то причине Джимми напоминает мне о ветре и грязной траве. Я говорю:

– Пошёл ты.

На меня упало уже семь капель.

Двери лифта распахиваются, и к нам подходит женщина в синем платье-футляре. У неё нервное красивое лицо. Открывая рот, она становится похожа на мертвеца:

– Джеймс, здравствуй! Я уже думала, что ты не появишься.

– Грейс, – с радостным нетерпением отзывается Джимми.

Они жмут руки, деловые партнёры, и у меня скрипит челюсть. Это – руководительница дорогих проституток; у них с Джимми общая цель, и они очень рады друг друга видеть. На вид Грейс лет тридцать, может быть, тридцать два: тёмные забранные волосы, длинные, стройные, но уставшие ноги, хороший маникюр и хорошие часы. Я мельком отмечаю кольцо на безымянном.

– Всё по-прежнему готово. Как зовут твоего друга?

– Это Лукас, он тут впервые. Наконец-то приволок развлечься, а то бедняге только книги и дают.

Она мертво смеётся, оглядывая меня.

– Развлечься? – врезаюсь я. – Мне моделек на работе достаточно.

– И почему шагал так бодро следом? – отвечает он. – Не переживай, Грейс, он скромничает.

– Я не переживаю. – Улыбка застывает на её похолодевшем лице. В широко раскрытых светлых глазах вспыхивает недружелюбный блеск. Она не сводит их с меня, и мы втроём стоим молча. – Если это Сама Скромность, я могу предложить вам «парад».

– Значит, у тебя сегодня все? – Джимми бьёт сияющим взглядом. – Как ты на это смотришь, Лу?

Я поворачиваюсь к лифту.

Я больше не хочу бар.

– Только пришли! – срывается он, хватая меня. – Не уходи, истеричка, куда ты пошёл?

Я – воплощение тревоги.

– К чёрту «парад»! Что ещё за «парад»? – рычу я и сдёргиваю его руку.

– Как ты себя ведёшь?

– Куда ты меня притащил?

Джимми пялится в удивлении, а Грейс улыбается.

– Мы же договорились, что бара ради, Лукас. Ты в бар, я по делам.

– И что за парад? Что вы собрались показывать?

– Вы очень интересный человек, – вдруг говорит Грейс. – Пойдёмте со мной, Лукас.