Фил Ахмад - Ухмылка статуи свободы – 2

Coffee

Кофе – это не только национальный напиток Америки, но еще и распространенное средство коммуникации. Наряду с обычной системой кровообращения у «american homo sapiens», как эволюционного вида, вероятно, существует некая параллельная подсистема кофеобращения. Сегодня эта революционная версия является лишь умозрительным намеком и смутным предположением физиологов. Доказательств этой гипотезе нет, но и опровержения тоже отсутствуют. Налицо лишь очевидный и неоспоримый факт немыслимого объема гекалитров этого напитка, безудержно поглощаемых американцами. В Америке кофе пьют везде: дома, на работе, в офисах, в метро, на улицах, в транспорте, на ходу и на бегу, сидя и лежа. На светских приемах, на торжествах и на похоронах. Потому что вездесущая реклама «напитка богов» призывает, убеждает и зомбирует:

тот, кто кофе утром пьет,

никогда не устает…

Меня всегда поражало субъективное, неоправданно переполненное негативом, огульное мнение советских журналистов, побывавших в Америке, относительно этого популярного экзотического напитка. В течение недели восторженных олухов ежедневно поили коричневой бурдой из кофейных автоматов, установленных в каждом приличном офисе. Сотрудникам компании эта услуга предоставлялась бесплатно. «На халяву и уксус сладкий» – и делегаты от советской прессы ежедневно, до отрыжки, опивались дармовой американской бодягой. На более качественный продукт у них просто не было денег. Небольшая чашечка настоящего бразильского кофе, от которого взрывается мозг, энергия которого в течение нескольких часов подпитывает каждую клетку тела, обходится минимум в пять долларов – цена пачки сигарет «Marlboro». Такого расточительства советские командированные себе позволить не могли. Да и откуда у нищих людей такие деньги? Чтобы сэкономить лишний цент, в заграничную поездку тащили целый продуктовый набор: консервы, сахар, чай, сухари и неизменный гостиничный атрибут советского командировочного или туриста – электрокипятильник. При помощи незамысловатой спирали можно было вскипятить в стакане воду, сварить яйца в биде, разогреть банку тушенки в раковине. Этот, небольшой по размеру, прибор, made in USSR, потреблял невероятное количество электроэнергии. Когда советская делегация или туристическая группа одновременно включала кипятильники в розетки, от перегруза сети гаснул свет, и здание отеля погружалось в темноту. Подобные аварийные ситуации случаются крайне редко. Только во время землетрясений. При нормальных погодных условиях неожиданный сбой в электропитании означал, что в гостиницу заселились русские. После чего из каждого утюга и пылесоса звучало грозное предостережение: «Achtung! Русские идут!». До тех пор, пока последний советский турист не покинет гостиницу, администрация отеля должна была держать ситуацию под неусыпным контролем. Постине саранчовая вакханалия обрушивалась на отели со шведскими столами. В течение нескольких минут сжиралось, слизывалось, выпивалось все подчистую. До последней крошки. До капли. До дна. Замешкавшиеся и проспавшие постояльцы грозно наезжали на персонал. Недовольные, они орали как резаные, взывали к совести, хватали за грудки поваров и требовали добавки жратвы. После нашествия русских варваров в опустевших номерах не оставалось ничего, кроме мебели и сантехники. Отъезжающие туристы беззастенчиво тащили все, что можно было уворовать у проклятых капиталистов. Вору все в пору, подлецу все к лицу. В ход шло всё, что не прибито и не приклеено намертво. Одноразовая посуда, салфетки, полотенца, мыло, шампунь, зубная паста, туалетная бумага, даже использованные зубочистки – все сметалось могучим ураганом homo soveticus. По сути – несчастного и обделенного племени дикарей, изголодавшихся по нормальной человеческой жизни. Стадо на диком выпасе… Жуть… На чрезмерное и ненасытное потребление кофеподобной муры аскетический организм советского журналиста реагировал тошнотворной реакцией на клеточном уровне. От этого в кишечнике постоянно возникало психосоматическое брожение, оказывающее непосредственное влияние на работу головного мозга. Забродившая масса поднималась вверх и заполняла мозговые извилины. Умственная тошнота полностью захватывала процесс создания мыслеобразов и преобразования их в словесные формы. Вербальный блёв, порожденный отравленными мозгами, журналюги с омерзительной вонью выплескивали в лживых статейках, бичующих нравы капиталистического общества. Искореженное сознание порождало обличительные высеры типа: «…даже хваленый американский кофе там безвкусный и пресный… в погоне за прибылью эксплуататоры трудового народа разбавляют его водой… акулы капитализма безжалостно травят людей… это геноцид… мы негодуем… всеобщее презрение и позор… скажем наше решительное „нет“ угнетателям… не допустим… свободу индейцам резерваций… равные права неграм… пролетарии всех стран…» И так далее по тексту согласно кремлевской методичке в том же идеологически убогом, тошнотном духе активного конформизма. В узконаправленной окололитературной деятельности достаточно образованной братии, огульно стряпающей «заказуху», ничего особенного не было – продажные писаки находились на службе у правящего режима. В эпоху мракобесия позиция «политического подкаблучника» была свойственна большинству интеллектуальных холуев. Литература тогда переживала тусклые времена господства воинствующей цензуры. Задолго до публикации все написанное и сочиненное подчищалось, обрезалось, сглаживалось, нивелировалось, подгонялось под общий идеологический шаблон. Не имело значения, талант или бездарность – вся когорта не обласканных властью пишущих авторов попадала под остро заточенный нож натасканных на крамолу редакторов. Это была разноплановая команда низовых чистильщиков. После идеологической, политической и культурологической экспертиз Главному Цензору оставалось только поставить на эпикризе произведения судьбоносную резолюцию: «пущать» или «не пущать». При этом в предъявленный текст можно было и не заглядывать. Равнодушный чиновничий акт был пустой формальностью, служившей исключительно для отработки официальным лицом высокого жалования и отчета о проделанной работе. Такое было время. На всех уровнях власти восседало торжествующее безграмотное быдло, способное только устанавливать непреодолимые барьеры для истинно талантливых людей.

Поэтом можешь ты не быть, но конформистом быть обязан. Шаг в сторону от принципа партийности советской журналистики – и тебя по звонку «сверху» «замолчат» навсегда. Тогда вместо загранхалявы будешь кропать тухлые статейки об ударниках производства шнурков в заводской многотиражке. Это в лучшем случае. В худшем – сопьёшься от неприкаянности и скатишься на обочину жизни, где и закончишь свои последние дни. Сгинешь в пустоте, никому не надобный, всеми позабытый, навсегда вычеркнутый из жизни. Лучших и гениальных нещадно гнобили и выдавливали из страны. На чужбине изгнанники обретали заслуженное признание и мировую славу. В отличие от низкопробной лжи, истинная правда обходится очень дорого. Персональный выбор политических шлюх – лицемерить, лгать и существовать во лжи… Пожизненно… Смердит… После кофе-брейка Аркадий пригласил меня прогуляться с ним до ближайшего магазина. Тоскливая самоизоляция в четырех стенах и единственное общение с «голубым глазом» изрядно меня утомили, и я с радостью согласился с его предложением. Продуктовую лавчонку, куда меня привел Аркадий, держали русскоязычные хозяева. Называлась она соответственно – «гастроном», о чем свидетельствовала вывеска на русском языке. Небольшое помещение магазина ничем особо не отличалось от торговых точек совка. Привычный глазу интерьер, полукруглые стеклянные витрины-холодильники, ассортимент товара и продавщица за прилавком в стандартной униформе с белым колпаком на голове – все здесь было так похоже на один из множества обычных советских продуктовых магазинчиков. Что сразу впечатляло и разительно отличало этот grocery store от схожих предприятий советской торговли – так это невероятное обилие товаров. Что характерно, это были хорошо знакомые с детства виды и торговые марки советской пищевой продукции. Даже названия на ценниках и наклейках были те же, что и в рашке. Судя по всему, деятельность магазина была ориентирована главным образом на русскоязычных жителей этой части Квинса. Внутри лавочки толпился народ. Аркадий и продавщица тепло обменялись приветствиями как старые знакомые. Видимо, Аркадий просто хотел похвастаться передо мной сказочным эльдорадо в отдельно взятой частной лавке процветающей Америки. Но меня, бывшего директора вагона-ресторана, было трудно удивить продуктовым изобилием. В моих трудовых руках всегда были недосягаемые простолюдинам дефициты, не говоря уже о заурядных, повседневных продуктах питания. Семья ни в чем не нуждалась даже в голодные, провальные для страны, чумные перестроечные годы. Всего было в достатке. Нам повезло – мы выжили в это непростое время. Многих судьба обошла стороной. А то и вовсе стерла с лица земли. Тяжелое время – тяжкое бремя. Даже вспоминать не хочется…